Егений Рябцев - Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1

Мы захотели сделать на память последний снимок нашего героя «117-го». Ребята говорили, что стоит он, родимый, вернее то, что от него осталось, на базе, уже не нужный, но не брошенный. И на обожженной разорванной броне лежат, как у памятника, Бог знает, где добытые цветы. Мы шли на базу через притихшие Самашки. На пункте временной дислокации бригады нам сообщили, что «117-й» только-только отправлен на ремонтный завод. Кинулись на погрузочную площадку железной дороги — бегом, лишь бы успеть, не опоздали. Теперь уже вряд ли кто скажет, на что пошла переплавленная броня, так долго служившая нам и щитом, и домом, и другом. Прощай «117-й». Поднимая третий тост за погибших друзей, будем, пока живы, вспоминать и тебя…»

— Говорят, что на войне солдаты не думают про смерть — не боятся? — спросила Лидия Игнатьевна.

— Некогда думать. Ну ее к лешему! — заревел Иван Михайлович. И на шее у него вспухли толстые жилы.

— Успокойся, Ваня. Я понимаю тебя, фронтовика, — сокрушалась жена. — Давай лучше почитаем о судьбе Эдиков. Вот первый заголовок «Эдик «первый» в деревне». Слушай:

«— Зачем эта война?

Вопрос этот прозвучал из январской темноты в Грозном в паузе между дальними взрывами гранат, артиллерийскими залпами и пулеметными очередями. Наверное, подтверждение своим первым фронтовым сомнениям солдат-новобранец Эдуард хотел найти у нас. Но кто тогда мог знать, во что выльется этот «вооруженный конфликт», задуманный как «маленькая», молниеносная и, конечно же, победная война? И что будет с каждым из них потом, если удастся вернуться живыми из этой бойни? Снайпер по имени Эдуард с добавлением «первый» (в отличие от Эдуарда «второго») уходил на службу из нормальной живой деревни, а вернулся как бы в мертвую, обезлюдевшую, чахнущую на глазах, в которой ему не нашлось места — негде работать, не с кем говорить и некого слушать. Как он «вписался» в мирную жизнь? Да никак. Меткий снайпер, он умеет бить в глаз белку, но пушнину перекупщики берут у него за сущие копейки: добытая долгой и трудной охотой шкурка идет по цене пачки сигарет. Утку Эдик бьет влет, но за ней надо порою не один час поползать по болотам, да и не прокормишься одной этой дичью. А жить как-то надо. Школа, где до армии работал, закрыта… за отсутствием детей. Жениться до войны не успел, а теперь девчат на выданье не осталось — поразъехались. Брат, которому выпало воевать в Абхазии, сладил, можно сказать, из металлолома тракторишко — кому что перевезти, кого из непролазной грязи вытащить — на том он сейчас и перебивается…

В тайге, в ее тишине Эдик чувствует себя нормально, ходит с собакой на зверя, но и здесь приходится сокрушаться; река мелеет, лес загадили, браконьеры нагло дорогу переходят, законную его добычу из капканов и силков воруют. А для него, классного снайпера на войне, даже промысловый нарезной карабин в мирной жизни остается недосягаемой мечтой — из-за хронического безденежья и бесконечных чиновничьих формальностей.

Что посоветовать нашему боевому товарищу? Может, парни из ОМОНа, с кем в Чечне на брюхе ползал под обстрелом и на штурм бандитских гнезд шел, возьмут меткого стрелка, кавалера медали «За отвагу» к себе в отряд? В милиции ведь нужны люди смелые, трезвые, порядочные и по-военному умелые. Эдик бы пошел…

Вспоминать Чечню, конечно, тяжело. Серега Быда-нов, погибший в Самашках, был его лучшим другом. Димку Старикова он на руках выносил. Не знал — кого. Потом, когда сказали, что это был «Старый», Эдик не поверил — Димка же здоровым парнем был, а тут, когда поднял то, что от него осталось… Эдуард — сибиряк, таежник, парень сильный, но как вспоминает, — плачет.

Недавно наши ребята съездили к нему в его глухомань. Для Эдика это было событием. Обрадовался. Усмехнулся: значит, помнят, значит, еще кому-то нужен. Значит, наложить.

Ему повезло, он вернулся в свой город. У него есть мама. Есть достойная работа — он сварщик. Есть любимая и любящая Ольга. Есть, наконец, друг, который служит во втором батальоне, и другие ребята «оттуда». Не хочется парням терять братскую спайку, которая так помогала им на братской войне. Не хотят потеряться в этой послевоенной жизни, в которой они далеко не всегда находят для себя место. Эдик «городской» готов помочь своему «деревенскому» тезке, да слишком далеко они друг от друга. А то, что все они, уцелевшие в этой бойне, не теряют друг друга из вида, очень просто объясняет Хемингуэй: «Те, кто сражается на войне, — самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем более замечательных людей там встречаешь». И не надо жалеть наших парней, прошедших Чечню, стенать о «чеченском синдроме», о потерянном поколении, о выжженных душах. Мы знаем других — хотя бы из экипажа «117-го».

Через весь город поехали на кладбище к «Старику» — Димке Старикову. Там встретили младшего брата Димы с товарищами — они приводили в порядок могилу. Посидели, помянули. «Старый» смотрел на нас с гранита невозмутимо — прямо в глаза. И дома у него, куда мы отправились потом, — тот же портрет. Мама плачет, держит на ладони обгоревший солдатский жетон и часы, повторяя, как заклинание: «Ну зачем он лег под БТР? Надо было со всеми остальными, от него же ничего не осталось — весь сгорел..» Пришла мама еще одного погибшего солдата — тот служил в отдельной дивизии оперативного назначения — бывшей «Дзержинке». Скорбное сообщество безутешных матерей. Они сидели рядом, и смотреть на них было больно.

Как ни странно это звучит, но горе чужих матерей заставляет держаться этих уцелевших парней, в том числе и обоих Эдуардов. Однако никто не знает, чего им стоила эта война, как многое изменила в их жизни, в их взглядах на ее ценности. Они все те же — и другие. На довоенной фотографии даже вполне вроде бы благополучный Эдуард «второй» смотрится совсем иначе, чем на той, что сделана в Грозном в самые горячие денечки, на которой он такой, каким мы помним его, сидящего под броней нашего «117-го». И Эдуард «первый» в своей послевоенной жизни уже не тот, каким был до призыва. А ведь времени прошло, в сущности, совсем немного — всего каких-нибудь полтора года. Они же еще совсем молодые, эти мальчики, повзрослевшие на одну войну…»

Как хотелось Ивану Михайловичу лучше часок в поднебесье полетать, чем остаток жизни в дерьме копаться. Москаленко совсем расстроился. Что за власти в стране, если не могут найти всех, кто пропал в Чечне. И хорошо, что он собирал газеты о тех жутких кавказских буреломах. Никогда и никому эту картину воедино не соединить. А по его домашним архивам и воспоминаниям очевидцев любой пишущий человек мог восстановить последовательность адской военной кровосечи этих лет. А создание розыскного комитета пропавших без вести в Чечне из представителей МВД, ФСБ, МЧС, МВД Чечни и Комитета солдатских матерей позволило усилить поиски 1100 российских военнослужащих, пропавших без вести. Возглавил розыскной комитет начальник Отдела Администрации Президента России по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести Сергей Осипов. Может быть, своих кровинушек и найдут матери?..