Егений Рябцев - Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1

Долго и трудно искала Анна Ивановна своего сгоревшего в числе первых в пекле войны сына («Как мама Колю породила», «Труд», 17.11.95 г.). Только на 290-й день со дня его гибели она наконец получила цинковый гроб с останками сына…

Анне Ивановне 51 год. Работала инженером лесного хозяйства, но, как и многие — безработная. Коля для нее был не просто любимым сыном, но и опорой — единственным мужчиной в доме. Его портрет, письма да ежемесячных 340 тысяч рублей, которыми он (через государство) одарил ее посмертно, — вот все, что осталось ей от сына! Теперь у них — женское царство: старшая — Юля, младшая — Женя и еще третья — Наташа, племянница, которую она после смерти двоюродной сестры взяла к себе. Есть еще двое внуков. Как она при такой семейной нагрузке ухитрялась заниматься поисковой работой — для меня загадка Но факт оставался фактом: очень многим горький опыт и потребность помогать людям оказали неоценимую услугу в розыске сыновей.

«…Рубашка в мелкую клетку. Брюки темно-синие с продольной полоской. Волосы длинные, черные, с залысинами. Ранение в левую сторону головы». Эта запись из рабочего блокнота Анны Ивановны. И не удивляйтесь сугубо штатской одежде — речь идет об отце солдата Александре Михайловиче Фурзикове, поехавшем в Чечню на поиски пропавшего сына Сергея и убитого там. Пред, ставьте себе отчаяние женщины, потерявшей и сына, и мужа. Да разве ей одной было бы под силу справиться с поиском? Помогла «скорая» в лице Анны Ивановны. Первым делом она начала собирать сведения о Фурзикове-старшем. В ее «досье» появились справки, документы) показания свидетелей, и в числе прочих примет — та самая «рубашка в клеточку» — ведь в таком деле любая «мелочь» может помочь. Александр Михайлович Фурзиков был опознан и похоронен. Теперь надо искать сына — Сергея Фурзикова, числившегося и по сей день в числе без вести пропавших. Кое-какие «ниточки» уже есть: чеченский боевик по имени Асхад, узнавший Сергея по фотографии, утверждал, что знает, где могила Сергея. Значит, надо искать Асхада, а найти его вполне возможно: имеется фотография, сделанная корреспонденткой одной из газет. Так что поиск продолжается…

Анна Ивановна — человек безотказный. У нее жили четверо «подопечных» — два солдата-«срочника» — Андрей в Миша со своими мамами. В составе 101-й бригады (той самой, что последней выведена из Чечни) они были «откомандированы» в Чечню, хотя к тому времени уже существовал Указ президента, запрещающий посылать солдат-новобранцев в горячие точки. Попав в самое пекло, неумелые и необстрелянные мальчики очень скоро угодили в плен. Их хотели расстрелять, но какой-то сердобольный чеченец пожалел ребят. Потом они жили в чеченской семье, и их согласились отдать мамам, если те сами приедут за своими сыновьями. Обе, конечно, приехали и, счастливые, увезли своих сыновей. Парни больны, истощены, психически травмированы.

К счастью, Анна Ивановна не одна такая. И в Москве, и в регионах при местных отделениях Комитета солдатских матерей России — немало женщин, которые, как и она, потеряв на этой войне своих детей, нашли горькое утешение в помощи чужим сыновьям и их родителям. Пожалуй, это — одно из самых уникальных свойств «загадочной русской души»: пройдя мучительный путь, отдави я этому свои силы, свое время, свое сердце.

Кто-то из мудрых сказал: «Облегчать людям жизнь нелегко — для этого в душе должно быть достаточно силы и света. Хорошо, что среди нас есть люди, сумевшие, пройди через все испытания, сохранить сильную и светлую душу»…

Солдатские матери… Их сыновья убитые, раненные, пропавшие без вести, в плену…

— Видите, что творилось! — стенали они днями и ночами. — Конец света!

Матери не могли усидеть дома. Где их сыновья? Господи! Узнав, что пленных освобождали, они мчались в Чечню.

Иван Михайлович страдальчески усмехнулся:

— Бедные мамы. Они мне напомнили материнскую скорбь после фашистского нашествия. Жаль, но приходится сравнивать эти две беды, большую и маленькую…

Москаленко крепко вдолбил себе в голову подхваченные где-то в советской эпохе слова: «Государство заботится об одиноких матерях…» А если сын стал психически больным, калекой? Что делать? Советуют — не оглядывайся назад. Что было — то прошло, а прошлое надо похоронить навеки, потому что настоящая жизнь — сегодняшний день. Москаленко коробили такие бессмысленные разглагольствования.

Наверняка не только он, ветеран, оглядывался назад. Велика печаль, что нас разъединили на Северном Кавказе. Вчера приходил друг сына Илья Лысаков. Говорит больно смотреть на солдатскую мать, которая работает с ним рядом. Потеряла единственного кормильца. В глазах — пустота, незатухающая боль. «Я вам вот что скажу, дедушка, — с горечью заметил Илья. — Ее горю уже ничем не поможешь. Она до гробовой доски будет проклинать Ельцина…»

— Не забудут матери гибели сыновей и того, кто их позвал в Чечню. Ты прав, Илья, — сквозь очки профессору не было видно, что Лысаков мертвенно бледен. — Не могу тебе не передать статью «трудовца» Игоря Рейфа «Татьяна, мать солдатская» за 26 декабря девяносто шестого: «Страшно вспоминать ту первую после «чеченской разлуки» встречу. Дверь в палату отварилась и кто-то сказал: «Вот он — первая кровать у двери. Она не сразу узнала своего 19-летнего сына в этом изможденном, словно без возраста, человеке с почерневшим лицом.

— Миша, открой глаза, посмотри и скажи, кто это? — произнес, наклонившись над самым его ухом Юрий Николаевич, заведующий нейрохирургическим отделением ростовского госпиталя, приведший Татьяну Павловну в палату.

С трудом приоткрыв веки, сын всмотрелся в ее лицо и еле слышно прошептал непонятную фразу:

— Это моя первая мама…

И впал в глубокое забытье, из которого уже не выходил. Он не чувствовал, как транспортировали его самолетом из Ростова в Москву. Не слышал, как дни и ночи колдовали над ним врачи реанимационного отделения Центрального военного госпиталя имени Бурденко… Пять долгих месяцев это распростертое тело подавало признаки жизни только дыханием и биением пульса. И пять месяцев ни на день не отходила Татьяна Павловна от его постели, хотя врачи объяснили ей, что его мозг в глубокой коме, что он попросту не воспринимает присутствие матери. Но она была убеждена, что какие-то флюиды передаются от нее Мишиному подсознанию, и боялась уехать домой хотя бы на ночь. Впрочем, не зря боялась: каждый час мог стать последним для сына, и этого от нее не скрывали.

Теперь, слава Богу, самое страшное позади. И когда она слышала о том, как мечутся несчастные родители в поисках своих пропавших без вести в Чечне детей, как мечтают они привезти домой хотя бы тело, хоть родные косточки, чтобы ходить на могилу сына. Татьяна Павловна думала о том, как ей повезло: главное — сын жив, вот он можно погладить его коротко остриженную, всю в мелких рубцах голову. Только что там сейчас в этой голове — поди разбери. Спросишь — ответит с усилием. Не спросишь — может часами молчать, уставившись в одну только ему видимую точку. Но главное, что сын жив.