Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

А бывает, что и стыдно?

Конечно, как у всякого человека. Естественно.

И что ты тогда делаешь?

Это в первую очередь надо принять. Это самое сложное, но самому себе это обязательно надо говорить. Только когда ты этот стыд принимаешь, ты начинаешь думать: «ладно, теперь надо работать над собой, исправлять ситуацию».

Д. З. Знаете, меня всегда поражало, что люди, которые прошли через тяжелое испытание – болезнь близких, собственная травма, что-то еще, – через какое-то время начинают снова расстраиваться из-за пустяков. Например, сапоги в магазине закончились перед тем, как подошла твоя очередь. Казалось бы, человек прошедший через нечто страшное, навсегда избавлен от переживаний по мелочам. Почему человек, единожды поняв, что в жизни главное, не в состоянии навсегда удержать эту ясность?

П. Ч.Этого я вам не могу сказать, потому что сам точно знаю, что главное, но тем не менее не всегда удается об этом помнить. Вот сейчас вы говорили, и я знаете о чем подумал? Каждый раз, когда журналисты спрашивают: «А почему вы не снимаете фильмы со счастливым концом?» – я теряюсь. Потому что ведь дело не в том, как я формально закончу эту историю, а в том, что автор вам хотел сказать.

Мне кажется, счастливый конец – на самом деле очень философское понятие. Многие произведения со счастливым концом – это же не обязательно произведения, где всем раздали по подарку; очень часто даже при смерти героя мы воспринимаем произведение как закончившееся хорошо.

Мы с вами как раз обсуждали пьесу Ануя «Жаворонок», в которой Жанне д’Арк хватило сил отстоять свою позицию, свои моральные ценности – и она из-за этого пожертвовала своей жизнью. Великий образ, который помогает людям оставаться людьми на протяжении столетий. Суть этой истории в том, что человек человеком остался.

И вообще, самое оптимистичное время в культуре и искусстве, особенно в России, – это конец XIX и первая половина XX века. Авторы этого времени сильны тем, что им удалось рассказать о человеке – который греховен, который слаб, – и увидеть в нем человека, и простить ему эти слабости, потому что их прощаешь себе. Это очень важно для понимания жизни в обществе, потому что, когда люди требуют от других больше, чем от себя, так и происходит.

Честный к себе человек не требует от других подвигов. Хочешь быть героем? Стань! Это очень точная черта российской интеллигенции того времени. Когда я читаю Пастернака, Мандельштама, Ахматову, Цветаеву, то все время думаю, как трудно им было оставаться людьми в той страшной ситуации, как этим людям приходилось постоянно держаться и не делать ничего страшного, что от них требовалось.

Вы много говорите о смелости и мужестве, и «Жаворонок», эта небольшая пьеса Жана Ануя, наверное, – одно из важнейших произведений на эту тему. Жанна д’Арк там учит Карла мужеству. Она говорит: «Я тебе раскрою секрет мужества, и ты никогда больше не будешь бояться. Надо просто признаться, что ты боишься, а дальше делать следующий шаг». Это просто так…

По-человечески.

Да, и когда ты это читаешь, тебе кажется, что в этом и есть секрет. А у вас так делать получается?

Вы знаете, много всего надо себе сказать, чтобы стать мужественным человеком, я думаю, что одного этого недостаточно. Но это важно. Есть еще одна фраза, которую можно себе повторять; я не всегда ее вспоминаю, но иногда она помогает: «да, жизнь несправедлива». Да, она жестока, ну и что теперь делать? Надо в этой жизни как-то жить, и надо оставаться человеком, а если ты все время ждешь, что она тебе будет приносить пряники, а она не приносит, то ты все время находишься в состоянии обиды, что тебе чего-то недодали

Может быть, если мы постоянно видим во всем несправедливость жизни, мы просто не знаем, как на самом деле выглядит счастье?

Может быть. Но как себя заставить его видеть? Как оно должно выглядеть? Я не знаю, я не научился пока.

Д. З. Вы говорили про «Свой среди чужих» [116] «Свой среди чужих, чужой среди своих» (1974) – дебютная режиссерская работа Никиты Михалкова. В центре сюжета фильма – история о реквизированном золоте, за которое после Гражданской войны борются бывшие белые офицеры, чекисты и бандиты. , что это картина о том, как важно вернуться к своим. И что лучше умереть, но вернуться туда, где свои. А для вас свои – это кто?

Н. М.Понимаешь, какая штука… Для меня свои – абсолютно все, кто вплетается в мою атмосферу. В атмосферу, которая, может быть, и не мной создана, но в которой мне комфортно. Бывает, что человека видишь впервые, а как будто десять лет его знаешь. Знаешь, вот сел перед ним – и вдруг весь рассыпался, раскрылся этому человеку. Как это произошло, почему это произошло? Бог его знает!

Но это возможно только в том случае, если существует все-таки в тебе душа живая. Когда ты воспринимаешь мир не только через глаза, через мозг, через рентабельность его, рациональность. Когда ты воспринимаешь его, как ребенок. Понимаешь? Ведь есть люди, которые играют ребенка. Это ужасно совершенно.

Вот про моего отца мама говорила: «Сереже всегда 13 лет». Я не мог понять почему. Как-то я его спросил: «Пап, ты любишь детей?» Он говорит: «Терпеть не могу». – «Почему?» – «Ну, они орут, балуются». Он не любил детей так, как не любят дети друг друга. Поэтому он не писал стихов свысока, сюсюкая и улюлюкая. Он писал «У меня опять 36 и 5», он писал «Облака, облака – кучерявые бока», «Я ненавижу слово “спать”, я ежусь каждый раз». Он писал стихи про себя. Не потому, что он был впавшим в детство взрослым, а потому, что у него с детьми была связь абсолютно детская – поэтому он их и не любил. Дети не могут долго находиться друг с другом, они обязательно должны дать по голове кому-то. Их родители разнимают, а потом глядишь – они опять играют вместе.

Вот это детское восприятие жизни, может быть, в какой-то степени мне от отца передалось. Мне намного интересней плавать, заниматься спортом, играть в футбол, сидеть в незнакомом городе в незнакомой стране, где тебя не знают, в кафе и наблюдать за людьми, чем идти в музей или сидеть на совещании. Когда я Надю маленькую наказывал за то, что она себя плохо вела, и говорил, что вечером она не пойдет в Луна-парк, я страдал больше, чем она. Потому что мне это интереснее даже было, чем ей: бить молоточком по головам выскакивающим лягушкам, стрелять в тире, кататься на карусели. Мне это всегда было неловко признавать, но я испытывал от этого удовольствие, потому что там была все время эта живая атмосфера.