Ева Меркачёва - Тесак, Фургал и другие. «Странные» смерти, дела и быт в российских тюрьмах

Я ведь не закреплён за столичным психдиспансером». Но и те иностранцы, кто сами хотят уехать на родину и продолжить лечение там, не могут зачастую этого сделать: не со всеми странами подписаны соглашения. В общем, работы нам, правозащитника, в психбольнице предстоит много.

19 октября 2020 года могло бы стать траурным днем для общественного контроля над местами принудительного содержания. В этот день членам Общественной наблюдательной комиссии Москвы запретили общаться с заключенными в любом формате, даже через стекло. Ничего подобного не было за все время существования института общественного контроля в России.

Формальным поводом для такого запрета стала эпидемия коронавируса. Видимо, главный санитарный тюремный доктор решил, что следователи и прокуроры (им общаться с арестантами по-прежнему можно) менее заразны, чем правозащитники. И все же реквием по общественному контролю, слава богу, исполнять рано: после поднятого скандала в тот же день ОНК разрешили общаться через стекло (как было весной, в первую волну). Но без традиционного маршрута по камерам лично мы никогда не узнаем, что происходит в наших тюрьмах, и не спасем всех тех, кого могли бы.

Почему нужны ОНК — в этом материале я попытаюсь вам показать.

Заключенные в тотальной изоляции из-за коронавируса медленно, но верно сходят с ума. Такого количество попыток суицидов еще не было никогда. Увы, не всегда удавалось вытащить человека с того света: с начала года в московских СИЗО произошло 11 самоубийств.

Коварный COVID испортил жизнь не только заключенным, но и их родственникам. Такого колоссального количества обращений от них правозащитники еще не получали. Родные, которым запретили приходить на свидания и передавать передачи, пребывали в состоянии ужаса. Как их успокоить? Кто мог бы это сделать? Члены ОНК.

В конце сентябре правозащитникам разрешили, как и прежде, ходить по камерам. Как оказалось, ненадолго.

«Матросская Тишина»

Утро. Мы проверяем карантинное отделение, куда попадают новенькие заключенные.

— Мне нужны лекарства, — просит арестант в одной камере.

— А мне — теплые вещи, — говорит другой, кстати, в звании полковника. И объясняет: — Я пришел на апелляцию по своему делу — судья заменила условный срок реальным. Не ожидал, что такое может случиться, потому с собой ничего не взял.

— Мне бы белье нижнее, — замечает его сосед. — Арестовали в чем есть, даже трусов нет на смену.

— Матрас очень тонкий, а у меня спина больная.

— У меня эпилепсия, запросите медицинские документы из СИЗО № 3, где был до этого. Мне срочно нужны лекарства. И ребро у меня болит: повредили при задержании.

— Капли в нос выдайте, умоляю, а то дышать не могу!

— Зуб болит — мне бы обезболивающее. К стоматологу, как сказали, вывести смогут не скоро. Вот мне бы продержаться.

Очередная просьба в очередной камере. Все, в общем, как обычно.

Сопровождающие нас сотрудники записывают все обращения, которые меж тем всё сыплются и сыплются. Девушка-медик подключается к нашей проверке.

С членами ОНК сотрудники ФСИН всегда реагируют на обращения быстрее. При нас заключенные не стесняются и не боятся рассказывать о своих проблемах.

— Я побывал уже в двух десятках камер — везде меня били сокамерники, не давали спать ни днем, ни ночью. — бросается к нам навстречу со слезами очередной арестант, назовем его Юрий. У него нехорошая 132-я статья УК: «Насильственные действия сексуального характера». Таких как он арестантский люд не любит, и потому мы всегда просим сотрудников сажать их отдельно. Но тут то ли проглядели, то ли он сам боялся жаловаться. В общем, Юрий в день нашего визита жаловался на соседа, подозреваемого в серии грабежей. У того устрашающий вид: на шее татуировка в виде колючей проволоки, на голове — скорпион.

— Он мне все время угрожает! — заявляет Юрий.

Сосед стоит рядом — все слышит, ухмыляется.

Видно, что Юрий на грани: может случиться что-то непоправимое. Просим, чтобы их срочно расселили.

Карантинные камеры все до единой обошли. Направляемся в больничный корпус.

В коридоре встречаем хозотрядника, толкающего инвалидную коляску. В ней сидит худющий 63-летний Виктор Филиппов. Несколько дней назад у него отказали ноги. Сокамерники таскали его по камере, как он выражается, волоком до туалета и обратно.

— На больничку два дня назад его принесли на носилках, — говорит сотрудник. — Что с ним делать?

— Какая статья? — спрашиваю я.

— 158-я, «Кража», — едва шевелит губами Филиппов.

— Свяжитесь с его следователем, расскажите про ситуацию — может, смилостивится и заменит ему арест на подписку, все-таки статья не тяжелая, не насильственная, — предлагаю сотрудникам. Им идея кажется правильной, обещают так и сделать.

В первой же палате-камере к нам обращается пожилой заключенный — 66-летний Василий Клепалов. Он гендиректор Нижегородского авиационного сообщества, арестован по подозрению в том, что дал взятку сотруднику Минпромторга за разрешение на поставку продукции в Азербайджан.

— Три операции на сердце, вырезаны органы. — перечисляет он.

Виновен или нет — разберется суд, но зачем такого больного держать в СИЗО?

В соседней палате-камере сидит — точнее, лежит — «собрат по несчастью»: гендиректор научнопроизводственного предприятия «Исток» 62-летний Александр Борисов. Ему вменятся мошенничество. И снова — не убийца, не насильник, не грабитель, мог бы быть под домашним арестом или подпиской с учетом его заболевания.

— Лейкемия, — тихо говорит он. — Борюсь.

Для медиков «Матросской Тишины» все эти тяжелобольные — лишняя головная боль. Онкологического отделения здесь нет. Вывозить в период коронавируса таких пациентов в гражданские больницы проблематично. «Отпустили бы их уже домой лечиться», — шепчут врачи. А мы пишем очередные рекомендации: связаться со следственными органами, объяснить ситуацию.

— Хорошо, что вы этих пациентов видите, записи про них делаете и, может, обществу расскажете, — говорят медики. — Мы сами не можем, а то у нас сразу корыстный интерес заподозрят.

Врачи очень боятся лишний раз рекомендовать даже вывоз «резонансного» заключенного в гражданскую клинику: запуганы

Заключенного Батухама Башаева, осужденного за угон автомобиля, члены ОНК буквально сняли с этапа. У Башаева сломана челюсть — ест и говорит с трудом, живет на обезболивающих. Только после вмешательства ОНК его вывезли в гражданскую больницу на диагностику, где рекомендовали срочную операцию (хотелось бы верить, что к моменту публикации статьи ее уже сделали, но в любом случае мы не отступимся). Вообще были случаи, когда заключенные говорили: если бы не члены ОНК — расстались бы с жизнью. И некоторые так и делали в период, когда нам в первую волну пандемии запретили ходить по камерам.