Юрий Поляков - Засекреченное будущее

— Тесно связанная с былой Малороссией и нынешней Украиной южнорусская литература дала отечественной словесности десятки первоклассных писателей и поэтов. В связи с общим перерождением Украины, эта литературная традиция иссякла или она примет характер некой иной, альтернативной «большой России» русской литературы?

— Можно, конечно, говорить о русскоязычной украинской литературе, как можно говорить, скажем, и о русскоязычной еврейской литературе, к которой относится, к примеру, прекрасная писательница из Ташкента Дина Рубина, живущая ныне в Израиле. Мы с ней когда-то дебютировали в одном номере журнала «Юность». Но все же те авторы, которые, живя в границах Украинской ССР, писали на языке Пушкина, относились, без сомнения, к русской литературе. Так же, как Гоголь, Багрицкий, Бабель, Булгаков, Катаев… Региональные особенности? Они есть. Как без них! Но, думаю, сибирская и поморская проза отличаются от московской версии нашей словесности даже поболее, чем южнорусская школа.

Я неплохо помню ситуацию на Украине до распада СССР, русская речь там преобладала, и не благодаря, а, скорее, вопреки государственной политике, которая была направлена на поддержку национальных языков союзных республик. Помните, мы в начале говорил об «инкубаторе»? По сути, политика «коренизации» продолжалась до распада, хотя и не носила той директивности, как в 20–30-е годы. На Украине эти усилия были не столь заметны, так как она никогда и не была одноязычной территорией. И это определяло многое, в том числе, яркую «южнорусскую школу». «Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи Тараса Шевченко папаха лежит?» — вопрошал «украинец» Михаил Светлов почему-то по-русски.

Помнится, на студии имени Довженко покойный Андрей Бенкендорф в 1987 году снял экранизацию моей повести «Работа над ошибками» на русском языке, а уже потом был сделан дубляж и напечатаны несколько копий на украинском. Не наоборот! Мои пьесы с успехом шли на Украине в русских театрах, в частности, в Харькове и Днепропетровске. Кажется, десять лет назад мы с женой Натальей, родившейся, между прочим, в Борисполе, гостили у Витольда Павловича Фокина: он оказался давним поклонником моего скромного творчества и водил меня по киевским книжным магазинами, показывал полки с моими книгами. Кстати, Фокин уже тогда предсказывал неизбежный раскол Украины на две-три части. И оказался прав. Думаю, «русская часть» «Незалежной» так или иначе будет интегрирована в Россию, а ее литература просто станет частью нашей общей словесности, сохранив, конечно, свою специфику и тематику. Очень жду большую прозу о событиях на Донбассе, написанную настоящим художником, а не залетным борзописцем в камуфляже. Если в какой-то части бывшей УССР все-таки сложится и устоит органичное украинское государство, то и литература там будет развиваться на мове, а точнее — на «мовоязе», да простится мне такой неологизм. Но никто и не скрывает, что в последние два десятилетия украинский язык развивался прежде всего усилиями лингвистов, получивших госзаказ максимально развести русский и «мовояз» по словарному составу. Основы для украиноязычной словесности были заложены еще в позапрошлом веке, но в основном в советскую эпоху. Однако серьезных успехов «краснеписьменство» достигнет лишь в том случае, если будет равняться на великую русскую литературу, а не противостоять ей, дрожа от ненависти. Впрочем, повторяю, я не специалист, и мои предположения можно воспринимать как литературные мечтания.

— Вы один из самых популярных авторов современной русской литературы, а ещё драматург, публицист, общественный деятель… Секрет такой невероятной производительности в самодисциплине, вдохновении, обилии возникающих тем? Какова «химия» творчества?

— Самое интересное, что никакой особой производительности у меня нет и не было. Более того, я написал гораздо меньше, чем иные мои литературные сверстники. Но так как почти каждая моя новая вещь имеет успех и долгое эхо, часто переиздается («Козленок в молоке» — 30 раз!), а пьесы идут на сценах годами, собирая полные залы, порой создается ощущение, будто «Полякова много». На самом же деле я пишу примерно один роман и одну пьесы в три-четыре года. Три-четыре статьи в год. Интервью, грешен, даю чаще, так как просят. Да, «общественных нагрузок» я порой взваливал на себя чрезмерно, но сейчас их стало поменьше: откуда-то «меня ушли», откуда-то сам ушел. Интересных тем всегда вокруг много, но профессионал тем и отличается от графомана, что никогда не схватится за чужую тему. Это только у нас в кино Хабенский может играть и адмирала Колчака, и Алексея Турбина, а в литературе такое несоответствие не прокатывает. Без самодисциплины заниматься профессионально литературой просто невозможно, как без изнурительных тренировок большим спортом. О гениях не говорим, они живут по своим законам. Половина таланта — это усердие. Вторая половина — вдохновение, а это состояние непредсказуемое и сакральное. Не путать с творческим возбуждением… Усидчивость для того и нужна, чтобы не прозевать вдохновенье.

В 46-м номере газеты «Завтра» за 2020 г. вышла наша беседа с Екатериной Глушик, чему я безмерно рад. Напомню, что моя статья «Из клетки в клетку» была опубликована еще в первом, «пилотном» номере прохановского «Дня» в 1990 году, а фрагмент моей сатирической повести «Демгородок» увидел свет в последнем выпуске «Дня» в кровавые октябрьские дни 1993-го. Все последующие годы я активно выступал на страницах «Завтра» — такое название придумал для возрожденного «Дня» Александр Проханов. Об уникальном влиянии «Дня-Завтра» на новейшую нашу историю и общественное сознание еще напишут монографии и защитят диссертации. Однако я бы хотел познакомить читателей моего сайта с полной версией интервью. Понимаю, газета — дело живое (сам 16 лет был главным редактором), а полосы не резиновые… Но все-таки обидно, что «под сокращение» попали некоторые важные для меня мысли, особенно кусок, посвященный разгрому доронинского МХАТа руками «бюджетных православных патриотов». Вот наша беседа с Екатериной Глушик без сокращений.

Ю. П.

— Юрий Михайлович, начнём нашу беседу с актуальной темы, ставшей всемирной проблемой — ковид. Вы недавно перенесли это заболевание, слава Богу, оправились. Расскажите о своём тогдашнем самоощущении. Ведь когда вы болели, ещё не было ясно, что это за недуг, чем он особенно опасен. Не было ни вакцины, ни методик лечения. И больных воспринимали чуть ли не как прокажённых или обречённых. Вам было труднее морально или физически?

— Нет, конечно, прокажённым я себя не чувствовал. А заболели мы целым коллективом. Как и много лет подряд, в августе мы большой компанией отправились в круиз. Маршрут был очень интересный: Волга, Кама, река Белая — до Уфы и обратно в Москву. И из 11 человек нашей компании 9 заболели, в том числе моя жена Наталья, еще двое, судя по всему, тоже переболели, но легко, перенесли на ногах. А двое, я и Лариса Ерёменко, жена писателя Володи Ерёменко, в прошлом главного редактора «Литературной России», попали в больницу. У меня очень высокая температура держалась 10 дней, но я оставался дома. Однако, в конце концов, согласился лечь в больницу. Меня на «скорой» отвезли в «Вороново». Там, как и в Коммунарке, буквально в чистом поле построен модульный госпиталь, рассчитанный на несколько сотен коек. Всё оборудовано по последнему слову. Профессиональный медперсонал, отработанная методика, всё чётко… Я пролежал 10 дней, и меня достаточно быстро поставили на ноги. Конечно, болезнь сильно изматывает организм, первые 2–3 недели была слабость, одышка, поскольку поражаются лёгкие и другие органы. Главное же в том, что начинается достаточно серьёзная пневмония. И, конечно, лучше с этой болезнью не встречаться. Я и сейчас до конца еще не оправился. Но, судя по всему, встретиться с этим недугом придётся многим, если не всем. Мой товарищеский совет в связи с этим: если есть возможность лечь в больницу — ложитесь. Потому что в больнице ты сразу попадаешь «в протокол лечения» под наблюдением врача. Со мной в палате лежали ещё двое: один мужчина постарше меня, второй моложе. Они поступили, когда у них только-только поднялась высокая температура, бил сильный озноб. И их буквально за два дня привели в нормальное состояние. Я лежал и думал: «Чего я-то 10 дней мучился с температурой?».