Юрий Поляков - Засекреченное будущее

Я бы не сказал, что после ковида как-то смотришь по-другому на мир. Хотя, конечно, понимаешь, что человек легко устраним из активной жизни, иногда необратимо устраним… Лежишь, думаешь: «Вот это надо сделать, вот это надо сделать…», «ЕБЖ», как писал Толстой: если буду жив… Надеюсь, власть после этого испытания поняла, что на медицине экономить нельзя. И некая социальная собранность, думаю, у людей появилась. По себе знаю. Теперь, едва вошёл в дом, первым делом — руки мыть, как учили по телевизору. Так что нет худа без добра.

— Для писателя любое пережитое событие, полученный опыт, особенно события экстремальное — это взнос в творческую копилку. Вы уже осмыслили пережитое?

— Когда лежишь в больнице, и у тебя много свободного времени, конечно, что-то обдумываешь, строишь творческие, жизненные, организационные планы. Но сказать, что я стал каким-то другим… Человечество пережило чуму, которая выкосила 80 % населения Европы, чудовищную испанку, и это переживём.

Я взял с собой в больницу работы православного философа, мыслителя Виктора Тростникова, к сожалению, несколько лет назад ушедшего из жизни. В своих книгах он говорит с людьми, которые хотят приобщиться к вере, но воспитаны на советском атеизме и позитивизме. У нас, воспитанных в атеистической среде, свой взгляд на вещи, свое мироощущение, иное, чем у тех, кто вырос в религиозных семьях, с детства приобщаясь к вере. И Тростников очень убедительно говорит именно с такими людьми. Замечательный православный просветитель. Всем советую!

Также я взял с собой «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского. У меня осталось ощущение, что в конце 80-х я не всё понял в этом романе. В больнице я даже не перечитал, а прочитал вещь заново. И мне стало ясно, почему эту выдающуюся книгу после перестроечного восторга стали замалчивать. Дело в том, что Домбровский — это в известной степени анти-Солженицын. Он показывает, что террор — это не плод паранойи Сталина, Берии, Ежова, а результат состояния и настроя всего общества сверху до низу. И этот взгляд резко расходится с дежурным либеральным мифом о сталинской эпохе. А начинается все с уверенности, что за лучшее борются, уничтожая худшее. Именно — уничтожая, а не преодолевая.

— В недавнем интервью Вы говорили о том, что режиссёры мало читают. А писатели? Вот рассказали, что читали, будучи в больнице, а помимо? И что читаете?

— Я читаю гораздо меньше, чем в молодости и зрелости. Замечали, наверное, как переполняется мусорное ведро, и туда все труднее втрамбовать что-то новое. Похожее состояние. Но читаю и перечитываю — привычка. И читаю сразу несколько книг. Так, у меня на столе и прикроватной тумбочке лежат рассказы Лескова, Бунина, стихи лучшего поэта моего поколения Николая Дмитриева и Евгения Винокурова, к сожалению, полузабытого ныне поэта. А ведь он был очень интересный поэтический мыслитель, хотя не уровня Юрия Кузнецова, ему не хватало парадоксальности мышления. Читаю монографию по истории архитектурного модерна. А вот современную прозу читать не могу. Тошно. Мне говорят: «Читай наискосок…» А я не могу наискосок. Если на первой странице в одном предложении встречаю четыре «которых», я бросаю чтение. Физически не могу, как, музыкант не стерпит, если певец фальшивит. Музыкант вам никогда не скажет: «Подумаешь, „трех петухов дал“, возможно, дальше будет лучше…» Не будет. И в литературе точно так же.

— У меня сейчас даже в выборе чтения идёт мнение от обратного: если какой-то книге присудили литературную либеральную премию, то, значит, читать книгу не надо. Потому что это обязательно клевета как на прошлое, так и на настоящее. Это обязательно очень плохой русский язык. Причём недавно «Книгой года» было названо произведение, которое сначала получило совершенно разгромные рецензии. Даже приведённые цитаты из книги свидетельствуют о том, что автор не владеет русским языком. Как Вы считаете, в таких вот награждениях чем жюри руководствуется? Это равнодушие к языку, литературе, кумовство или умышленная дезориентация читателя, мол, это и есть хорошее. Сбивают прицел.

— Думаю, впрочем, что это болезнь не только либеральных, но и многих патриотических премий, где тоже к художественной стороне текста относятся без особой щепетильности. Сегодня премия стала своего рода дипломом, который свидетельствует о том, что ты принят в закрытое литературное сообщество. Закрытое как раз по идеологическому, а не эстетическому принципу. Возьмите ту же Людмилу Улицкую. Ну, какой она постмодернист? Она — унылый, кондовый реалист. Но по идеологии она, конечно, либералка, причем, оголтелая. Именно за это, думаю, она скоро получит Нобелевку, так как в России накануне «транзита власти» появилась необходимость в собственной Светлане Алексиевич как неприкасаемой «мамки» оппозиции. С другой стороны, возьмите нашего с Вами старшего товарища Александра Андреевича Проханова. Его проза насыщена постмодернистскими приемами и смыслами, но в «Большой книге» с распростёртыми объятиями его никто не ждет, потому что по взглядам он — патриот, государственник, человек с имперским сознанием. А это табу для наших либералов, которые настойчиво и целенаправленно формируют горластый литературный пул для будущих схваток за власть. И пока побеждают нас. По просьбе редакции газеты «Культура» для номера, что был посвящен современной литературной ситуации, я написал статью. Основная мысль — графоманизация современная российской словесности, когда даже не идёт речь о…

— Качестве текста…

— Да. Поразительно. Профессионализм вообще уходит из нашей жизни, в том числе из литературы. Помню, как на репетиции моей пьесы в убиенном ныне МХАТе им. Горького Татьяна Васильевна Доронина с горечью обратила внимание на то, что молодых актеров, недавних выпускников училищ, не слышно из середины завал. Громче! Не могут… Такая вот теперь сценическая речь. Очень похоже на ситуацию в литературе…

— И их приняли, они закончили, получили диплом…

— Прежде такое «мастерство» считалось профнепригодностью. Автору говорили: «Вы слово не чувствуете, не воспринимаете оттенков. Что Вам в прозе делать? Поищите себя в другом деле…»

— Вы остроумно как-то сравнили, что если жонглёр будет ронять предметы, которыми он жонглирует, а выйдет критик и начнёт объяснять публике, что это новый стиль жонглирования, это будет не очень убедительно.

— Ну да… Я написал статью, где для примера привёл дурацкие цитаты, взятые с первых страниц двух романов, из которых один получил «Большую книгу», другой стал «Книгой года». Называть имена авторов не стал, из сочувствия к ним, подумав, что они сами себя узнают, а для читателей это просто примеры, какие в лауреатской литературе встречаются ляпы, недопустимые даже для школьника. Но один из процитированных авторов себя узнал и в своём Телеграм-канале возмутился… Уж, молчал бы.