Хедрик Смит - Русские

На следующий день Солженицына забрали. Его увезли в сопровождении семи агентов, подвергли обыску, допросу, держали в строгой изоляции, обвинили в измене Родине, угрожая смертным приговором, и, наконец, изгнали как какого-нибудь героя одного из его собственных романов. Вся драма казалась повторением инсценировки «казни» Достоевского в XIX веке, который был помилован царем, когда уже стоял перед взводом солдат в ожидании расстрела, и затем был сослан в Сибирь. А Солженицына выслали на Запад — участь, которую он когда-то назвал «духовным оскоплением». К тому времени, когда я вновь увидел его в Цюрихе — в декабре 1974 г., — у него уже прошло состояние, которое он описывал друзьям как первые ужасные мучения насильственной разлуки с любимой Россией и с семьей, неуверенности в том, сможет ли он продолжать писать, и страха, что буквально погибнет без семьи и работы. Ко времени этой нашей встречи он опубликовал свое «Письмо к советским вождям», личный манифест, ошеломивший Запад. Ранее на Западе имели лишь смутное представление о русофильской философии Солженицына; сейчас она была высказана ясно. В самом резком антикоммунистическом заявлении, сделанном крупнейшей личностью России со времен революции, писатель отворачивался от XX века. Подобно графу Льву Толстому, он выступил как мистический апостол святой Руси, сторонник возвращения к религиозным устоям, как русский патриот, призывающий вернуться назад, к неиспорченности деревенской жизни. Его апокалипсическими видениями была бесконечная война с Китаем, вызванная глупым идеологическим соперничеством, или окончательная деградация русского народа под действием современного городского индустриального общества, пожирающего природные ресурсы страны и обезображивающего родной русский ландшафт. Солженицын изображает Запад как источник, откуда в Россию проникает зло — современная индустриализация, этот ложный бог, и «темный нерусский смерч» марксистской идеологии. «Разгул демократии» и упадок культуры в Америке он объясняет тем, что у нее нет нравственного фундамента. Но Россия — не Советский Союз, а собственно Россия — может найти спасение, отбросив марксизм, отказавшись от роли восточно-европейской империи и от нерусских советских республик и отвернувшись от Европы, чтобы обратиться внутрь себя и направить свои усилия на развитие внутренних областей России на Северо-Востоке. Пусть страна остается авторитарной, лишь бы был выброшен марксизм как государственная идеология и нравственной основой нового порядка стало бы православие.

Солженицын призывает к умиротворяющей душу тишине, гуманным основам и нравственной чистоте русской деревни. Он убеждает вождей отказаться от массового промышленного производства, сведя экономику к мелкому производству и ручным промыслам, отказаться от автомобилей с двигателями внутреннего сгорания и заменить их электромобилями и лошадьми, вспомнить красоту двухэтажных особняков («самая приятная высота для человеческого жилья») и прекратить разрушение памятников древней русской архитектуры. «Стройте новые города по старинным образцам, — приказывает он. — Сделайте Северо-Восток средоточием приложения энергии народа, основным местом заселения и центром стремлений». Он обращается к кремлевским руководителям с призывом признать, как это сделал Сталин во время Второй мировой войны, что народ должен сплотиться под знаменем русского патриотизма — русского, а не советского — и вокруг православной церкви. Солженицын напоминает вождям, что, когда Сталин обратился с такими призывами в войне против Гитлера, «мы победили».

Какими бы странными ни казались идеи Солженицына на Западе, его голос не был голосом одиночки, как полагали многие иностранцы. Он примкнул к основному течению классического русского славянофильства, того направления русской национальной мысли, которое с недоверием отвергало слепое подражание Западу и преклонение перед ним, которое провозгласило священную и исключительную миссию России, стоящей в стороне от Европы, и славило духовное превосходство русских над другими народами. Триединство церкви, народа земли русской и матери-России, поднятое на щит Солженицыным, ранее уже проповедовал Достоевский. Обращение Солженицына к деревне, повторило выдвинутые в XIX веке идеи народников-народовольцев. Даже сегодня, после полустолетия идеологической обработки масс в коммунистическом духе, с подобными взглядами выступили и другие диссиденты-славянофилы. В сущности, Солженицын скорее русофил, чем славянофил, так как славянофилы имеют в виду включение в орбиту России и других славянских народов, предназначая России имперскую роль. И что еще важно, Солженицын более ярко выразил глубокую тоску по русскому прошлому, романтизму сельской жизни, возрождающийся интерес к православной религии и к великому русскому национализму — следствие современного идеологического безразличия. Казалось даже, что в своем письме к кремлевским руководителям он чуть ли не предлагает логическое обоснование необходимости военного переворота, подводя под него патриотическую идеологическую базу. Он, кажется, выразил даже предположение, что хотя бы один из современных руководителей может сочувственно отнестись к его идеям. И действительно, программа, предусматривающая вложение 35 млрд. рублей в развитие запущенных сельскохозяйственных земель в Северной и Центральной России, которую Брежнев провозгласил в апреле 1974 г., была созвучна солженицынской проповеди и, возможно, была выдвинута русофильской группой внутри советского руководства. Когда Кремль решил отложить на несколько лет заключение контракта на крупные долгосрочные поставки сибирской нефти Японии, я слышал приглушенные высказывания официальных лиц, проникнутые экономическим национализмом и подобные тем, которые выдвигал Солженицын. Несмотря на разрядку, изоляционистские идеи Солженицына нашли широкий отклик в глубинных районах страны, население которых проявляет еще больший изоляционизм и еще более провинциально, чем американцы центральных штатов.

Романтическое обращение Солженицына к провинциальной России и ее деревенской жизни повторяется в потоке легальной литературы, идеализирующей моральную чистоту деревни и ту «подлинную Россию», которую можно в ней найти. То, что Солженицын и диссиденты-славянофилы, такие, как Владимир Осипов, заявили открыто, режиссер Василий Шукшин выразил в скрытой форме в своем фильме «Калина красная»: русский народ не может быть спасен без моральной силы крестьянства, которая остановит культурный распад, вызванный современной городской жизнью. В таком духе выступает и целая школа официально издаваемых в СССР писателей, воспевающих деревню, таких, как Федор Абрамов, Василий Белов и Виктор Астафьев, рассказы которых в завуалированной форме изображают пагубность грубых коллективистских преобразований в сельской России, обусловленных насильственным вторжением в деревенскую жизнь современного советского государства. Юрий Любимов, главный режиссер авангардистского московского Театра на Таганке, поставил спектакль «Деревянные кони», представляющий собой инсценировку двух рассказов Абрамова. Это — волнующий и впечатляющий спектакль о моральной чистоте крестьянства до того, как коллективизация и «прогресс» изменили его жизнь. Эти идеи нашли большое число приверженцев и среди городской интеллигенции.