Хедрик Смит - Русские

Этот аргумент до некоторой степени верен, особенно в отношении политической власти или если проводить аналогию с одной только практикой наследования титулов, поместий и других атрибутов высокого положения дворянством царского времени. Но, обучая детей и внуков в самых престижных институтах, используя свое влияние для того, чтобы устроить их на работу и обеспечить продвижение по служебной лестнице в наиболее привилегированных учреждениях и организациях, политическая элита обеспечивает соответствующее общественное положение следующим двум поколениям своих семей. Кроме того, высокопоставленные папаши, работающие в области науки и культуры, имеют полную возможность передавать своим детям во владение свою собственность, например, дачи, квартиры, машины и деньги, а также обеспечить им пути к хорошей карьере и высокому общественному положению.

Таким образом, для советской элиты характерны не неустойчивость и ненадежность положения, а наоборот, его прочность и длительность пребывания на занимаемых постах. Одной из наиболее типичных тенденций брежневской эры является как раз чрезвычайная медлительность в отношении административных перемещений, благодаря которой теперь, когда отпала угроза массовых сталинских чисток и непредсказуемых хрущевских реформ, государственная и партийная бюрократическая верхушка в большей степени, чем когда-либо в прошлом, укрепила свое положение.

В Америке ответственные правительственные чиновники и директора корпораций сменяются значительно быстрее, чем советские министры и руководители промышленности, многие из которых занимают свои должности по 10–20 лет, укрепляя не только свое собственное положение, но и общественное положение своих семей в будущем. Ответственный работник одного из министерств, руководящих промышленностью, жаловался как-то моему другу, что одной из трудностей советской экономики 70-х годов является то, что «ни один директор крупного предприятия не был смешен с должности». Он считал, что более частые перемещения должностных лиц превысили бы эффективность производства, но такая позиция нетипична для нового класса.

Когда Милован Джилас утверждает, что коммунизм создал новый класс, он имеет в виду не отдельных высокопоставленных советских работников, а политико-экономическую бюрократию в целом как слой советского общества, который стремится защитить свою монопольную власть и свои привилегии, причем для отдельных входящих в него индивидуумов характерно чувство классовой солидарности, поскольку сохранение их привилегий зависит от сохранения всего класса в целом.

Бесспорно справедливо мнение советских и западных специалистов, считающих, что советское начальство не представляет собой монолитной группы. Элита имеет своих консерваторов и своих новаторов, своих твердолобых из числа кагебистов, своих строгих идеологов и технократов, стремящихся к повышению эффективности промышленности и науки. Культурная элита тоже имеет своих консерваторов и либералов. Однако в брежневско-косыгинские годы, как только возникали открытые разногласия, руководство постоянно шло на спасительные компромиссы, чтобы устранить эти разногласия и сохранить единство. Таким образом, несмотря на возникающие трения, советская элита — это все же единое целое в своей лояльности по отношению к партии и номенклатурной системе, которые являются гарантией власти и привилегией ее членов.

Некоторые западные социологи утверждают, что контраст между самыми богатыми элементами советской элиты и самыми бедными советскими гражданами все же значительно меньше, чем между самыми богатыми и самыми бедными элементами в Америке. В чисто денежном выражении это, конечно, так, хотя скрытые доходы советской элиты — в форме больших скидок в специальных магазинах, бесплатных государственных автомашин, дач и других видов обслуживания, получаемых от государства, — трудно вычислить точно. В любом случае деньги здесь — неподходящее мерило, поскольку преимущества, получаемые советской элитой, зависят от влияния, связей и возможностей, которых нельзя купить за деньги. По моему мнению, образ жизни высших советских правительственных чиновников, ответственных работников Внешторга, пользующихся почетом писателей и высокопоставленных журналистов, часто совершающих поездки за границу и получающих крупные суммы на расходы, носящих импортную одежду и пользующихся всевозможными земными благами, или образ жизни политической верхушки с ее дачами, обслугой, лицей, приготовленной в Кремле, со специальными магазинами и бесплатно доставляемыми на дом деликатесами, так же неизмеримо выше всего, что может представить себе русский литейщик или колхозная доярка, как образ жизни американца, улетающего на реактивном самолете на неделю в Швейцарию, чтобы покататься там на лыжах, а затем — на Карибское море, чтобы заняться парусным спортом на деньги, заработанные на умелых вложениях и жульническом сокрытии доходов от налоговой инспекции, далек от образа жизни рабочего автомобильного завода в Детройте или постоянно переезжающего с места на место сельскохозяйственного рабочего в Калифорнии. Но в отличие от Америки роскошный образ жизни и скрываемое благополучие советского привилегированного класса практически не рассматривается в России как общественная проблема. Немногие диссиденты, такие как Андрей Сахаров и Рой Медведев, высказывались против системы привилегий, однако даже в среде инакомыслящих этот вопрос считается второстепенным. Рядовым же советским гражданам в общем известно, что правящая верхушка и элита искусства и культуры ведут привилегированный образ жизни, но они не представляют себе, насколько велики эти привилегии, потому что пользование ими не только не демонстрируется, но тщательно скрывается, и частная жизнь представителей привилегированного класса не предается гласности. Кроме того, несмотря на все преимущества, которыми пользуется этот класс, он еще далеко не так образован, празден и пресыщен, как аристократия царского времени, описанная Пушкиным в «Евгении Онегине». Его представители еще не накопили таких богатств, как сказочно богатые купцы дореволюционной России, с роскошью которых соседствовала отчаянная нищета. Более того, обсуждать этот вопрос открыто для русских — дело рискованное, и даже тот, кто ворчит по этому поводу, осмеливается высказываться только в узком кругу. Как-то вечером одна пожилая женщина, проходя мимо молочного комбината, снабжающего, как известно многим, закрытые магазины для элиты, с горечью воскликнула, обращаясь к моей жене Энн: «Мы ненавидим эти особые привилегии. Во время войны, когда они и вправду были нашими руководителями, это было правильно. Но не теперь». Светлана Аллилуева писала о кулачных боях и перебранках с некоторым оттенком классового антагонизма, возникавших между юными представителями элиты с жуковских дач и местными деревенскими мальчишками.