Хедрик Смит - Русские

Такой случай далеко не единичен. Евгений Евтушенко, теперь уже человек средних лет, рассказывал мне, как он почувствовал необходимость высказаться, описать размеры сталинского террора молодым юношам и девушкам, собравшимся в Сибири вокруг костра, когда одна девушка предложила тост за Сталина — вероятнее всего, по наивности, так как фактически эта молодежь ничего не знала о сталинских чистках. Крупный советский дипломат в частной беседе с одним американским корреспондентом — своим старым знакомым — рассказывал о том, как он был удивлен положительным мнением своего сына, не достигшего еще двадцати лет, о Сталине, и о своих попытках вывести сына из заблуждения. Самое удивительное, что при этом молодой человек не был чужд западной культуре, бывал на Западе, очень любил американское телевидение, увлекался «поп»-культурой и вообще всяческими западными развлечениями. Другие молодые люди испытывают искреннюю растерянность, когда начинают понимать, как мало они знают о советской истории, о творческом подъеме культуры и искусства в 20-е годы и о сталинских репрессиях. Один юноша, встретившись с отцом своего университетского товарища, горячо заявил: «Мы не знаем своего собственного прошлого, нашей политической истории, истории нашей литературы. Да, был XX съезд партии (на котором Хрущев тайно разоблачил Сталина, в 1956 г.), но мы не видели ни одного документа. Откуда же нам иметь собственное мнение по поводу нашего прошлого». Есть и такие молодые люди, вроде сидевших у костра вместе с Евтушенко, которые даже не подозревают о глубине своей неосведомленности о прошлом, будучи лишены цензурой возможности познакомиться с теми эпизодами советской истории, которые не соответствуют линии партии в настоящий момент. Я был знаком с одним, отрицающим авторитеты, молодым человеком; на стене его комнаты висела старая фотография Брежнева и Чжоу-энь-Лая, поднявших руки в знак солидарности. Он говорил о необычайной исторической безграмотности своих друзей, многие из которых отказываются верить, что эта фотография — подлинная, и подозревают его в фабрикации комбинированного снимка.

Люди Запада забывают, что из своего далека они подчас знают о некоторых исторических событиях в Советском Союзе больше, чем русская молодежь. Для меня наиболее наглядным примером этого явления служит один эпизод, произошедший с Аркадием Райкиным, знаменитым советским эстрадным актером. Как-то зимой с ним случился сердечный приступ, и его положили в больницу. Там, как рассказал мне друг семьи Райкиных, актера навестил его восемнадцатилетний внук. Вдруг Райкин подскочил на кровати, пораженный тем, что мимо палаты прошел Вячеслав Молотов, ближайший из оставшихся в живых соратников Сталина, в прошлом Председатель Совета Министров и Министр иностранных дел.

— Это он! — ахнул Райкин.

— Кто? — спросил внук; лицо человека, прошедшего по коридору было ему незнакомо, — ведь на протяжении почти всей жизни молодого человека фотографии Молотова были изгнаны со страниц советской печати.

— Молотов, — пробормотал Райкин.

— А кто это — Молотов? — спросил юноша с ошеломляющим неведением.

Такая историческая глухота, как сказал один ученый средних лет, привела к развитию поколения молодых, не знающих ни злодеев, ни героев и поклоняющихся разве что звездам западной «рок»-музыки. Это, по его словам, — поколение евнухов, не способных к моральной оценке или выбору, основанному на нравственных принципах.

В этом отношении поколение конца 60-х начала 70-х годов отличается от всех предыдущих поколений советских людей. Эпоха революции и гражданской войны наложила четкую идеологическую печать на молодежь того времени. Поколение гражданской войны в Испании, те, кому сейчас под шестьдесят и больше, в то время было одержимо ненавистью к фашизму и преисполнено страха перед сталинскими репрессиями; их сознание формировалось под влиянием либо культа Сталина, либо невыразимо горького разочарования в нем. Поколение Второй мировой войны — сейчас этим людям за пятьдесят — снова ощутило ярко выраженные антифашистские и патриотические чувства. Людей эпохи хрущевской «оттепели» и периода разоблачения культа Сталина, тех, кому сейчас перевалило за сорок, заставили замолчать, но идеологически не разубедили. Эти люди готовы сейчас в частной беседе осуждать и Сталина, и Хрущева. Поколению же эпохи Брежнева, молодому поколению эпохи вторжения в Чехословакию и разрядки, оценку дать трудно.

«Наша молодежь чужая для нас, — заметил партийный журналист, отец двух взрослых детей, — они хотят решать свои проблемы, не спрашивая нас, и больше сосредоточены на себе, чем были мы в их годы. Нас интересовало, что делается вокруг. Мы вступили в жизнь в период гражданской войны в Испании, воевали с Гитлером. Мы знали, по какую мы сторону баррикад. Нынешняя молодежь живет так, словно идеологии не существует. Многие из молодых считают, что она не имеет к ним никакого отношения. Они не пережили никаких катаклизмов. Они ни к чему не причастны. Они безыдейны».

Род занятий Василия Починкова — весьма необычный для советской системы. В его служебные обязанности входит содействие частной торговле. Когда я вошел в его кабинет на втором этаже здания, почти не уступающего размерами Мэдисон Сквер Гарден, он встал из-за стола, полный, подтянутый, в белом халате поверх костюма, как аптекарь. Довольно долго темой нашего разговора были бюджеты и прибыли, десятитонные грузовики, сдаваемые напрокат, размеры складских помещений и лабораторные проверки продуктов, порядок сдачи помещений и выдачи спецодежды, установление цен и предоставление ночлега в гостинице людям, приезжающим торговать в Москву из Молдавии, Средней Азии, Азербайджана, Грузии, Белоруссии, а иногда из Литвы и Латвии. Затем мы отправились осматривать помещение.

Починков — директор Черемушкинского колхозного рынка, одного из тридцати колхозных рынков Москвы. Всего в Советском Союзе 8000 таких рынков, где крестьяне могут открыто, в условиях свободной конкуренции, совершенно невозможной в любой другой отрасли советской экономики, продавать продукты на миллионы рублей — урожай со своих скромных огородов, телят, кур, кроликов, выращенных собственными руками.

Для нас, так же, как и для многих семей в России, колхозные рынки были просто спасением. Не все хозяйки могут покупать здесь продукты, так как цены на них приближаются к ценам блюд, подаваемых в номера гостиницы Уолдорф. Так, салат, стоимость которого летом составляет примерно 1 рубль, повышается в цене До четырех с лишним рублей в ноябре, а позже салата вообще не бывает в продаже; кочан цветной капусты зимой стоит больше 2,5 долларов; сладкие груши с юга Украины — около 50 центов за штуку; розы из Грузии в январе стоят примерно 1,35 доллара каждая, но качество продуктов на рынках лучше, а выбор несравненно богаче, чем в государственных магазинах. И русская хозяйка поддается уговорам и призывам продавцов, прельщается ароматом спелых плодов, разложенных на прилавках и бросающих вызов ее аппетиту и кошельку.