Герман Устинов - Смена эпох

Да, понюхали мы в эти дни пороха…

— Чай? Спасибо, Марзия. Давайте нальем по чашечке. Ужин еще не скоро, только зажгли костры. Немного отдышусь… Вроде еще не стар, всего 33 года, но шесть ранений дают себя знать.

Так вот, мое имя Рахим Палван. Всю жизнь я прожил в кишлаке Кара-Кутарма, совсем рядом с вашей границей. Один знакомый советский пограничник майор Гриша шутит, что в переводе на русский это название звучит как Черная Кутерьма. Наверное, так оно и было: наш кишлак — родина известного афганского богатея Гульбуддина, того, что живет теперь в Пакистане, носит кличку «инженер» и точит зубы на Апрельскую революцию. Семье Гульбуддина принадлежало много земли вокруг — тысячи и тысячи джерибов. На одних полях работали батраки, часть полей он сдавал в аренду, и осенью его амбары трещали от хлеба. Но ему было мало. По примеру своего отца он еще занимался ростовщичеством.

Мой отец оставил мне маленький надел. Когда он умер, один наш сосед-кулак разыскал какие-то старые бумаги, по которым выходило, что земля эта издавна, принадлежала его семейству. Человек я неграмотный, пришлось обратиться в суд. Два года длилась канитель. Дело я, конечно, проиграл, да мало того, мне же пришлось оплатить судебные издержки. Восемь тысяч афгани. Мое поле не стоило столько…

Ни таких, ни других денег у меня не было. Отправился я к Гульбуддину. Стою перед порогом его особняка, здоровый 20-летний парень, и чуть не плачу. В кабалу же лезу. На всю жизнь. А что делать? Ну, получил я деньги с обязательством выплатить через год уже 16 тысяч. Заодно предложили и работу. «Своей земли у тебя теперь нет, иди ко мне в батраки, — сказал Гульбуддин. — Иначе как отработаешь такой долг?» Так я попал к нему в двойную зависимость. За горсть риса бился на чужой земле от зари до заката, а через несколько лет был должен своему хозяину уже 70 тысяч афгани. С такой скоростью нарастали проценты. Да разве только у меня? В кишлаке живут семьсот семей, и все, кроме десятка кулаков, были по уши в долгах у Гульбуддина. Вот уж подлинно не жизнь, а черная кутерьма.

Если бы не революция, на моей судьбе можно было бы ставить крест…

Кишлак наш в 20 километрах от советской границы. Но, поверьте, нас держали в таком неведении, в такой дремучей темноте, что мы знать не знали, как живут люди на другом берегу Амударьи. Об этом мы впервые услышали от одного паренька, который учился в вашей стране. Его к нам прислали как агитатора из уездного центра Ширхана. Он рассказал, что там, в Стране Советов, такие же таджики, как и мы, работают на себя, а не на баев, дома у них — полная чаша, они учат детей в школах и университетах. Как сказку, слушали мы, что у них вдоволь земли и воды, что их кишлаки утопают в зелени садов. Собрав урожаи, они не раздают долги, а покупают новую одежду, телевизоры и ковры, справляют веселые свадьбы. В их хозяйствах появляются новые комбайны и тракторы, а во многих дехканских семьях есть легковые автомобили.

— У дехкан? — с удивлением спрашивали мы.

— У дехкан, — твердо говорил он. И мы верили ему. Потому что его послал к нам уездный комитет партии, той партии, которая совершила революцию в нашей стране.

Потом к нам приезжали люди издалека: из провинциального центра Кундуза, из Кабула. Они разъясняли жителям кишлаков, что республика хочет избавиться от феодалов, а их земли раздать простым крестьянам. И еще мы услышали: новая власть признала недействительными все дехканские долги ростовщикам, навсегда запретив ростовщичество. Гульбуддин в то время уже обосновался в Пакистане. Ну, что ж, мы стали делить его земли между собой. Делить по закону, который принял Революционный совет республики: в первую очередь среди безземельных и бедноты. Получил небольшой участок и я. Отец «инженера» Гулям Кадыр тогда еще не перебрался к сыну и жил в уже знакомом мне особняке, самом большом не только в нашем кишлаке, но и на много километров вокруг. Он и прихвостни этого семейства угрожали нам: «Рано радуетесь! Вы еще польете своей кровью каждый джериб нашей земли…»

Что было потом? Вы знаете сами. Со стороны Пакистана к нам пришли первые банды, хорошо вооруженные, на сытых сильных конях с точными приказами Гульбуддина, как и кому мстить. По нашей земле покатилась волна невиданного террора и насилий. Убивали партийных активистов, государственных служащих, отбирали хлеб и рис, выращенные на бывших полях феодалов. Ставили к стенке людей, сказавших хоть одно доброе слово о революции.

Введенные бандитами налоги и штрафы разоряли дехканские семьи. Даже за каждое снесенное курицей яйцо взималась дань в одну афгани. Когда в соседнем кишлаке Боасус крестьянин Ахмат-наим сказал главарю одной из гульбуддиновских банд Шир-Мамаду, что, если душманы заберут последний мешок риса в доме, его дети умрут с голоду, тот рассмеялся: «Ну, это дело поправимое!» и приказал убить всех детей Ахмат-наима. Их было шестеро.

Другой главарь, Фарид, велел привязать паренька-агитатора, о котором я вам рассказывал, за ноги к джипу и волочить из уездного центра к нам в кишлак. Когда джип въехал в Кара-Кутарму, в веревочных петлях остались только человеческие ступни.

У меня в ту пору была уже жена и маленький сын. И я сказал себе:

— Нет, если бандиты нападут на мой дом, буду защищать его до последнего дыхания!

Достал из сундука старую отцовскую винтовку и мешочек патронов, хорошенько вычистил их и спрятал под порогом. Из разговоров с односельчанами узнал, что так сделали и некоторые другие мужчины.

— Что мы можем поодиночке? Создадим отряд! — предложил им я.

Они согласились и выбрали меня своим командиром. Случилось это в 1984 году, и было нас 12 человек.

Свой первый бой мы дали Шир-Мамаду. Он прибыл к нам за осенней данью с 22 бандитами. Мы хорошо подготовились к встрече, да и он не ожидал отпора. Ни один из незваных гостей не ушел живым из кишлака. И вот что важно: в сражении приняли участие не только члены нашего отряда, но и многие другие жители селения.

В 1985 году у нас стало уже 180 бойцов. Вооружены мы были разномастно. 12 автоматов взяли как трофей у душманов. Несколько десятков карабинов и винтовок передали кишлаку местные подразделения афганской армии и народной милиции. К тому времени они тоже окрепли, набрали опыт борьбы с контрреволюцией.

Мы не только очищали свой кишлак, но стали очищать от душманской нечисти соседние. Люди смотрели на нас с надеждой, а басмачи — с лютой злобой. Они начали настоящую охоту на «Защитников революции» — так назывался наш отряд. Наши посты, вооруженные лишь легким стрелковым оружием, обстреливались из минометов и пушек. Были жертвы, но за четыре года борьбы мы не сдали ни одного поста и ни разу не дрогнули, не отступили.