Айн Рэнд - Голос разума. Философия объективизма. Эссе

Поскольку все городские отели были переполнены, нам пришлось снять комнату в частном доме: местные жители сделали вклад в великое событие, согласившись помочь своей торговой палате разобраться с невиданным ранее потоком гостей. Мы занимали комнату в доме инженера из Космического центра. Это была прекрасная семья; можно сказать, типичная провинциальная семья, правда, с небольшим исключением – степенью веселой открытости, прямоты, практически невинности. Такой самоуверенностью, простотой и доброжелательностью обладают люди, живущие в ясной, строгой, ориентированной на реальность атмосфере науки.

Мы проснулись 16 июля в три часа утра, чтобы приехать в гостевой центр NASA к шести утра, хотя обычно этот маршрут занимает 10 минут. (Специальные автобусы свозили гостей в центр, собирая их для поездки на смотровую площадку.) Но в то утро дороги Титусвилла были заполнены таким количеством транспорта, что даже автодорожная полиция не знала, можно ли будет проехать по улицам. Мы приехали в гостевой центр задолго до рассвета благодаря любезности членов семьи, у которой остановились: они провезли нас обходными путями.

На берегу Индианы мы увидели автомобили, большие грузовики и трейлеры, заполняющие каждый метр пространства на обеих сторонах дороги, на парковочных местах, газонах, на наклонной набережной. Там были палатки, расставленные прямо возле воды; были люди, спавшие на крышах своих машин; полуголый человек спал в гамаке, натянутом между деревом и автомобилем. Люди приехали со всей страны, чтобы посмотреть на запуск в нескольких милях от ракеты, на другом берегу реки. (Позже мы узнали, что такие же спокойные и веселые люди заполонили всю местность вокруг мыса Кеннеди и что их было около миллиона.) Я не могла понять, откуда у людей столь сильное желание стать свидетелями короткого, в несколько минут, зрелища. Позже я поняла.

Было темно, когда мы ехали вдоль реки. Небо и вода сливались в единое темно-синее полотно, которое казалось мягким, холодным и беспредметным. Однако в обрамлении неподвижных черных листьев деревьев на набережной были объекты, четко разделявшие небо и землю: на небе – одинокая большая звезда; на земле, по ту сторону реки, – два огромных снопа неподвижного белого света, целившиеся в пустую тьму двумя стержнями, словно светящимися сосульками. Это были «Аполлон-11» и его башня обслуживания.

Когда в семь утра караван автобусов отправился к Космическому центру, еще не рассвело. Свет неторопливо появлялся сквозь запотевшие окна, пока мы медленно ехали по объездным дорогам. Никто ничего не спрашивал: ощущение напряженной торжественности висело в салоне автобуса, как если бы великая цель подчинила нас строжайшей дисциплине и властно влекла вперед.

Когда мы вышли из автобусов, уже рассвело и стало жарко, пыльно, с легкой туманной завесой. Стартовая площадка выглядела масштабно и пустынно. Места для зрителей, сделанные из грубых, сухих досок, казались маленькими, неустойчивыми и неуместными, как поспешное примечание. В трех милях от нас стержень ракеты выглядел пыльно-белым, как тусклая сигара, воткнутая в землю.

Было неприятно провести больше часа на деревянных досках под солнцем. Семь тысяч человек заполнили трибуны и слушали холодный, ясный и вежливый голос диктора, каждые несколько минут комментировавшего процесс запуска (и, будто из чувства долга, объявлявшего о прибытии разных важных государственных деятелей, словно на них не обратили бы внимания без подсказки). Все происходящее казалось нереальным. Реальными были лишь огромная пустошь и тусклая сигара вдалеке.

Над нашими головами все выше поднималось солнце, похожее на белый шар, укутанный в запачканный хлопок. За серой дымкой скрывалось ясное небо: значит, нам удастся увидеть весь процесс запуска, включая отделение второй и третьей ступеней.

Надо сказать, что телевидение не передает и толики того, что мы видели. Позже я смотрела трансляцию события, но она слабо отражала реальность.

Громкоговоритель начал отсчитывать пять минут. Когда осталось меньше минуты, я встала на скамью и уже не слышала, как диктор отсчитывал оставшееся время.

Сначала было большое пятно яркого, желто-оранжевого пламени, ринувшееся в стороны из-под основания ракеты. Вроде бы пламя выглядело нормально, но я почувствовала укол тревоги, как если бы увидела горящее здание. В следующий миг и пламя, и ракета скрылись в такой мощной темно-красной огненной волне, что тревога отступила: зрелище не напоминало ничего из когда-либо виденного, его не с чем было сравнить. Огонь разделился на два гигантских крыла, будто гидрант извергал пламя вверх, прямо к зениту, и меж крыльев ракета поднималась в черное, как смоль, небо так медленно, что казалось, будто она висит в воздухе: бледный цилиндр со слепяще-белым овалом света у основания, как перевернутая свеча с пламенем, направленным в землю. Вдруг я осознала, что вокруг стоит почти полнейшая тишина, и я слышала лишь птиц, уносящихся дальше от огня. Ракета ускорилась, слегка наклоняясь, и ее белое пламя оставляло длинный синеватый спиралевидный след. Она поднялась высоко в небо, и темно-красный огонь превратился в лавину коричневого дыма, когда до нас дошел звук: то был длинный и жесткий треск, напоминающий не раскаты, а скрежет и хруст, будто пространство распадалось на части. Однако этот шум казался неважным, так как звук запоздал и ракета была далеко, но было странно осознавать, что прошло всего несколько секунд. Я непроизвольно помахала ракете и, услышав аплодисменты, присоединилась к ним, подхватывая общий ритм. Невозможно было смотреть на поднимающуюся ракету без эмоций, необходимо было действием выразить охватившее всех чувство: не просто триумф, а ощущение того, что свободное движение белого объекта – единственно значимое событие во всей Вселенной. Ракета была практически над нашими головами, когда ее окутала вспышка золотого пламени. Я забеспокоилась, подумав, что что-то пошло не так, затем услышала новый взрыв аплодисментов и поняла, что произошло отделение второй ступени. Когда мы вновь услышали громкий звук, огонь превратился в маленькое облако дыма. В момент отделения третьей ступени ракета была еле видна: казалось, она сжимается в размерах. Короткая вспышка, белое облако пара, отдаленный треск – и, когда облако рассеялось, ракеты уже не было.

Такими были те семь минут.

Что люди ощущали после? Аномально высокую сосредоточенность на сиюминутных потребностях: например, спотыкаясь о гравий, найти нужный автобус. Им пришлось сосредоточиться на обыденном, поскольку они знали, что сейчас никто ни о чем не думает, потому что ни у кого не осталось умственных сил и мотивации на какое-нибудь немедленное действие. Разве можно просто так выйти из состояния чистого восторга?