Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Он сумел убедить Временное правительство, легко поддававшееся на обманы, что, если солдатам дать больше свободы, их революционный энтузиазм доведет армию до сердца Германии [192] . Друзья генерала, два еврея, господин Рубинштейн, фамилии второго не помню, проповедовали во всех солдатских комитетах, что победить может только этот «по-настоящему революционный генерал». Подтверждали это победами под Станиславовым [193] , одержанным только благодаря двум ударным батальонам Неженцева и действиям Дикой дивизии, где сохранялась прежняя дисциплина. «Революционные» солдаты не имели к ним никакого отношения. Однако это не помешало генералу Черемисову и его приспешникам приписать победы «освобожденным» солдатам. Его эмиссары ездили повсюду – и в комитеты частей, которыми генерал хотел командовать, и в штабы фронтов, ратуя за «революционного генерала, с которым не офицеры, а солдаты выигрывают битвы!».

Приехав в Каменец-Подольский, чтобы получить полномочия командующего Юго-Западного фронта, генерал Черемисов не знал, что Корнилов, которого он ненавидел, и не без оснований, уже назначил на это место генерала Деникина [194]. Когда мы вышли на перрон, нас встретил офицер штаба фронта и передал приказ генералу ехать обратно. В недоумении и ярости он был вынужден вернуться.

Я поехал в Киев. В середине августа я снова вернулся на фронт. Штаб Юго-Западного фронта при приближении неприятельской армии был переведен в Бердичев. В Каменец-Подольском находился теперь штаб армии.

В Бердичеве я узнал, что министр иностранных дел [195]приказал своему представителю в штабе Юго-Западного фронта «принять против меня меры». Действительно, я написал несколько писем министру внутренних дел [196], жалуясь на обыски тайной полиции, сопровождавшиеся воровством, которым я подвергся в гостинице «Регина» в Петрограде. Я не скрыл своего мнения по поводу тех персон, которых Временное правительство считает необходимым внедрять во все службы империи.

В своей почте я нашел письмо от посланника Нидерландов в Петрограде, он сообщал мне, что Временное правительство сообщило ему о строгих мерах, которые намерено принять относительно меня. И как это водится, сообщал, что защитить меня он возможности не имеет. После разговора со штабом фронта, где моим письмам порадовались, представитель дипломатической службы господин Алферов сообщил мне, что «Ставка, ознакомившись с моими неуместными письмами, адресованными министру внутренних дел и коменданту петроградского гарнизона, не принимает против меня мер только потому, что я выказал военную доблесть на фронте, ну и т. д.». Я поблагодарил его, и мы выпили рюмочку за «возвращение в Россию порядка».

Ждали государственного переворота. Князь Куракин сказал мне с таинственным видом: «Скоро в России все переменится». Будущее было в тумане, и я продолжил свое путешествие.

Я вновь приехал в Каменец-Подольский и наблюдал невероятное. Вокруг города продолжалось беспорядочное отступление армии с грабежами и всевозможными эксцессами. В городе власть принадлежала солдатам. По своему желанию они останавливали офицеров на улице и проверяли документы. Офицеры сторонились разлагающейся армии, патриоты организовывали отряды добровольцев, политиканы занимали бесполезные кабинеты штабов и пользовались беспорядками, чтобы повесить себе на грудь солдатские Георгиевские кресты [197] , а также другие награды и занять удивительные военные должности. Черемисов, в июле командующий армейским корпусом, в сентябре стал главнокомандующим армиями фронта, не имея никакого контакта с войсками. И он был такой не один.

На вокзале Каменец-Подольского я увидел полки ингушей и кабардинцев, они грузили лошадей, отправляясь в Петроград. Чуть дальше пятью эшелонами уезжал на север капитан Неженцев со своим ударным батальоном, и Корнилов. Мы полюбовались его великолепным отрядом, состоящим из трех тысяч штыков, сотни казаков и батареи полевых орудий. И здесь та же таинственность. Войска направляются на рижский фронт, но принц Ольденбургский, ученый, полковой адъютант, дал мне понять, что «что-то должно произойти».

Несколькими днями позже я узнал о попытке государственного переворота Деникина и его неудаче [198]. Я немедленно вернулся в Бердичев.

На вокзале я встретил румынского полковника… [199]атташе при штабе армий Юго-Западного фронта. Он доверительно сообщил мне, что солдатский комитет по приказу правительственного комиссара арестовал Деникина, Маркова и других. Им плевали в лицо, швыряли в них камнями, отказались дать матрасы, чтобы ночевать. Им грозили смертью. Полковник жаловался, что полковник [Ж.] Табуи, глава корпуса иностранных атташе, под предлогом того, что не имеет права вмешиваться в дела русских, отказался от попытки спасти Деникина, Маркова и других, хотя это способствовало бы победе союзников. Он предложил мне пойти к комиссару фронта [Н. И.] Иорданскому.

У комиссара я увидел генерала, члена штаба фронта, и несколько журналистов. Господин Иорданский, заслуженный революционер, накопил большой опыт конспирации за время своей долгой деятельности, он без труда раскрыл заговор и арестовал одиннадцать или двенадцать человек, в том числе и генералов [А. И.] Деникина, [С. Л.] Маркова, [Е. Ф.] Эльснера, [И. П.] Романовского, князя [С. Ал.] Кропоткина (адъютанта Деникина), а также профессора [Б. А.] Будиловича, этого своего рода Тиртея [200]с сердцем льва, и чеха поручика [В. В.] Клецанду, отважного боевого офицера, который во время ареста ранил солдата [201].

Я попросил у комиссара Иорданского разрешения поговорить с Деникиным, чтобы получить возможность развеять лживые слухи о дурном с ним обращении. Сказал, что уведомлю об этом компетентные лица, а через них и правительства союзников. Я понял, что Иорданский хочет, чтобы «заговорщиков» судил солдатский комитет Бердичева, и в этом случае они были бы обречены. После крайне напряженного спора с Иорданским, которого яростно поддерживали красные журналисты, я ушел и дал телеграмму генералу Жанену.

На следующий день газета «Киевская мысль», а за ней и другие русские газеты опубликовали статьи, требуя от правительства суровых мер против меня. Комиссары в Ставке были готовы пустить в дело «революционную справедливость». Генерал Жанен и командующий Бушеншульц сумели их успокоить. При подобных обстоятельствах я предпочел покинуть Россию и уехал на Румынский фронт.

В штабе румынской армии меня очень хорошо приняли, так как я привез собственноручное письмо генерала [М.] Пелле, а от генерала Коанда и господина Митилино, посланника Нидерландов, были получены депеши. Мое пребывание в румынской армии было благополучным. Я был прикомандирован к полку 55/67 под командованием полковника Драгу, великолепного храброго командира, любимого своими подчиненными. Он отвечал за сектор перед деревушкой Мэрэшешти, которая дала свое имя знаменитому сражению русских и румын против немцев [202]. Румынские солдаты проявили в ней незаурядную выносливость и хороший боевой дух. Ими умно командовал офицер, которого иной раз называли изнеженным, но он проявил себя ничуть не хуже своих товарищей на других фронтах.