Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Я совершил несколько коротких поездок в 6-ю русскую армию и нашел там все то же самое, что и в России. Банды красных солдат объезжали местность, грабили и совершали всяческие жестокости. В декабре 1917 г. около тридцати деревень были уничтожены. Положение русских офицеров в Румынии было отчаянным. Они не могли остановить распространившееся зло и были вынуждены нести клеймо общественного осуждения. Русское командование делало все возможное, чтобы пресечь беспорядки в своих войсках. Соседство с превосходными румынскими войсками, которые по-прежнему демонстрировали отличные военные и патриотические качества, могло бы помочь генералу [Д. Г.] Щербачеву противостоять требованиям солдат. Однако по непонятным причинам он шел на уступки большевикам.

В Яссах в один из вечеров в декабре 1917 г. я ужинал у посланника Бельгии, а жил он рядом с резиденцией генерала Щербачева. Внезапно мы услышали оттуда крики и поспешили туда. Русский офицер посягнул на жизнь генерала. Как он мог войти к нему в дом? Потом я узнал, что генерал Щербачев предоставлял свою гостиную для заседаний большевистского комитета, очевидно, считая, что эти люди посланы исполнительным комитетом Петрограда, чтобы окончательно разложить русскую армию в Румынии. Возглавляли эти сборища известная большевистская пропагандистка еврейка мадмуа зель Рош и тоже еврей [С. Г.] Рошаль, молодой человек двадцати двух лет, в прошлом президент республики Кронштадт, который самым жестоким образом казнил не одну сотню морских офицеров [203]. Все они были обысканы, и выяснилось, что ни один из них не имеет никаких мандатов. Рошаль трусливо унижался, плакал, на коленях просил пощады. От него хотели избавиться, но украинский депутат при Щербачеве яростно этому воспротивился.

На состоянии Румынского фронта, безусловно, отразилось перемирие, заключенное между русскими и австро-германцами [204]. Пушки замолчали. Я решил, что моя работа в качестве военного корреспондента закончилась, и в конце декабря уехал из Румынии, собираясь вернуться во Францию. Перед отъездом генерал [Е.] Григореску вручил мне во время скромной и трогательной церемонии офицерский крест ордена Короны Румынии с мечами.

Мое пребывание в румынской армии было относительно спокойным – я участвовал всего лишь в двух разведках между боевыми линиями, но счел бы для себя честью посвятить несколько глав прекрасному полку полковника Драгу, а также генералу Григореску и другим офицерам, которые оказали мне гостеприимство. К несчастью, и записки, и фотографии, снятые в румынской армии, разделили судьбу моих чемоданов. Какие-то из них по-прежнему в Киеве, а другие у меня украли русские «товарищи».

Я приехал в Киев в начале 1918 г. и застал там весьма своеобразную обстановку. С одной стороны, [С. В.] Петлюра, своего рода [Ж.] Буланже, блестящий малокультурный кавалерист, собравший вокруг себя офицерство, если чем-то заметное, то разве что формой в средневековом стиле. В стычках с большевиками Петлюра почти не терпит потерь: при столкновениях они разбегаются в разные стороны. «Украинское правительство», сформированное немцами [205], не имеет опоры в прошлом и лишено будущего, оно старается обмануть союзников и дожидается немцев. Большевистские эмиссары действуют в городе почти беспрепятственно. Голова большевистского движения – евреи, интеллигенция, балтийские матросы – его руки. Уже начались ночные расправы и аресты. Ждут погромов. Банкир Вайнштейн, «банк коммерции и индустрии», делился со мной своим беспокойством. Союзники не вмешиваются: одни надеются, что немцы восстановят монархию, другие ждут полной победы большевиков и, глядя на течение событий, застыли, скрестив руки.

Я встретился с русскими друзьями, умными офицерами, однако лишившимися всякой инициативы после того, как рухнула иерархия, которая их сформировала. Много генералов с прекрасными фамилиями, верно служивших родине вместе со старой армией, но нет ни одного вождя.

Я уже собрал чемоданы и приготовился уезжать из России, как вдруг случайно узнал об одном комиссаре генерала Алексеева, который собирает добровольцев, формируя новую Донскую армию. Я пошел повидаться с ним. Это оказался молодой поручик, граф Разумовский, он переоделся в гражданское и жил в маленьком домишке в пригороде. Он назвал мне цифры, но явно преувеличенные. Шестьдесят тысяч казаков и сто пятьдесят тысяч добровольцев под командованием генерала Алексеева вместе с героем Корниловым двинутся на Москву. Мне имеет смысл примкнуть к одному из многочисленных отрядов казаков, которые направляются на Дон под командованием их атамана, генерала [А. М.] Каледина.

Княгиня Барятинская и ее муж, бывший военный атташе в Риме, сообщили мне, что 5 или 6 января Георгиевский батальон (почетная гвардия Ставки) отправился в Ростов [206].

Старания упорядочить русский хаос сосредоточились в Новочеркасске. Все лучшие люди России – генералы, офицеры, дворяне, патриоты всех сословий, бросив разложившуюся армию, горящие деревни, охваченные анархией города, двинулись окольными тропами на Дон к атаману казаков [и] республиканцу Корнилову. В Киеве мои друзья, молодые горячие офицеры-аристократы, все собирались к нему: добраться, переодевшись, и встать в ряды новой армии, что формируется в сердце России, отомстить за честь русского офицерства и армии, запятнанной трусостью, предательством и жестокостями двенадцати миллионов «товарищей»! [207]

Линия сражений украинских банд с большевистскими приближалась к направлению Киев – Ростов, грозя нарушить связь, и я поспешил уехать.

10/23 января я уехал в вагоне штаба фронта в обществе еще тридцати таких же, как я, привилегированных. Нам завидовали все «непривилегированные». В коридоре солдаты в упор смотрели на нас, обмениваясь между собой репликами со словами «контрреволюционеры», «буржуи». Мы догадывались, что без столкновения не обойдется.

Действительно, ранним утром на следующий день наш вагон отцепили на полустанке, я едва успел перекинуть на ходу багаж в теплушку.

В теплушке уже ехали человек тридцать, кто, лежа на полу, кто, сидя на чемоданах или мешках: военврач без погон, казаки, крестьяне, в углу прикорнула женщина и еще молчаливые, в солдатских шинелях, но узнаваемые по тонким чертам лица и чистоте рук офицеры, ехавшие в армию Корнилова.

При моем появлении все замолчали. Здесь явно были и ярые демократы, им я не мог понравиться. Я дал понять, что я иностранец, это их немного успокоило. Вскоре они забыли обо мне, и я мог спокойно наблюдать и слушать.

Старый казак разговаривал с революционным солдатом: