Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

– Дураки вы! Не захотели с немцем сражаться! И что? Теперь в родных братьев стрелять будете! Много выиграли? Нет, не надо, не надо было бежать с фронта!

– Свобода этого требовала, товарищ.

– И никто не работает! Если не сеяли, что жать будем, лодыри вы беспробудные?! Только жрать и пить умеете. Вам бы домой скорей и землю пахать!

– Нет, я не хочу пахать землю! Я всю жизнь ее пахал, а потом три с половиной года кровь лил, не хочу больше ни земли, ни войны, ( и обратившись ко мне ) я хочу быть писателем!

Другой революционный солдат, глядя недобрым взглядом, допрашивал доктора:

– Сколько получаешь в месяц, товарищ?

– Сорок семь рублей.

– Сорок семь?! А я всего двадцать! Несправедливо!

Наступила ночь, а разговоры продолжались. Разговаривая, солдаты возбуждались. Им всем хотелось грабить помещиков и уничтожать контрреволюционеров.

В удушающей духоте мне наконец удалось задремать, сидя на своем чемодане, но громкие голоса вскоре меня разбудили. Вокруг зажженной свечки сгрудилось несколько человек: двое кричали с искаженными лицами, добродушные крестьяне смотрели на них, посмеиваясь.

– Мы забрали и поделили зерно, – кричал один, – срубили и продали деревья, выгнали помещика, все в доме поломали, шкафы, столы, картины – все!

Громкий хохот. Однако кто-то возразил:

– Ну и глупо! Буржуев убивать надо, а ломать-то все зачем? Забирать надо и пользоваться.

Разговор перешел на армию Корнилова.

– Пленных у нас не было. Брали офицера и расстреливали.

– Убивать их мало! Их надо в воду бросать! Живыми! В кипяток!

– Шкуру сдирать! Всю спину шомполами!

Разговор показался мне любопытным, и я позволил себе вмешаться.

– Мне рассказывали, что на австро-германском фронте солдаты продали неприятелю лошадей и пушки. Правда это? А сколько немцы заплатили за пушки и лошадей можете вы мне сказать?

– Вот у него спросите. Он должен знать, он командир полка.

Я взглянул на того, кого мне указали: солдата лет тридцати.

– И что ж, господин полковник, – спросил я под смех собравшихся, – много лошадей вы продали неприятелю?

– Сколько смогли. А что делать? Я хотел сначала румынам продавать, но они мало давали. Немцы мне дали по сто рублей за лошадь.

Сразу же поднялся крик.

– Сто рублей! Как же нас-то обобрали!

Обобрали и еще как! Они своих лошадей продавали за 8, 5, 3 рубля. Великолепных офицерских лошадей за 20 рублей… А лошадей туркестанского саперного батальона дешевле.

– А как пушки шли, господин полковник?

– Поначалу нашлись хитрецы, которые сумели продать свои пушки по 15 тысяч за батарею из шести трехдюймовых пушек и за 30 тысяч за тяжелую батарею. Но такой базар быстро кончился. В нашей дивизии немцы платили по тысячи рублей за пушку.

– Думаю, вы много еще чего продавали неприятелю?

– Да все подряд, что было в обозах – мыло, муку…

– В общем, полная ликвидация. А если бы мне захотелось знамя вашего полка, вы бы мне его продали?

– Почему нет? Триста рублей, если желаете. Это возьмете, мы другое сделаем.

– Триста? Дороговато за ваше знамя. Не стоит оно трехсот рублей.

Чуть позже «полковник» мне сказал, что он вернулся с фронта, что он, простой солдат! – с 27 тысячами рублей в кармане. И прогулял их за две недели с «женщинами».

Таких солдат, как эти новорежимные, не бывало еще на свете, они уникальны во всей мировой истории!

12/25 января 1918 г.

Утром я приехал в Знаменку, собираясь ехать дальше с казаками, возвращавшимися с фронта.

Мои киевские друзья говорили мне, что молодые казаки, отозванные военным Донским правительством, возвращались к себе в станицы целиком на стороне максималистов-пропагандистов, но со своими офицерами они не ссорились, потому что те не требовали от них исполнения долга перед русской родиной. Старые казаки стояли за атамана, Алексеева и Корнилова. Донское правительство расформировывало полки, как только они приходили с фронта, и отправляло людей по станицам подышать родным воздухом, а потом призывало их и формировало новые подразделения со строгой дисциплиной.

Как раз один «комиссар» казаков должен был уезжать сегодня с секретарем и несколькими офицерами на специальном поезде в Новочеркасск. Он выделил мне купе в спальном вагоне. Его тон с офицерами, его отзывы о них были неприятно грубыми.

В два часа дня мы получили депешу, что «вокзал и город Александровск заняли большевики, на мосту установлены две пушки и штук двадцать пулеметов, перекрывая подступ к Днепру. Большевики многочисленны, хорошо вооружены, их намерение – разоружить всех казаков, едущих на Дон».

Комиссар решил, что поезд, где я расположился с таким удобством, вернется в Киев. Казаки ехали на Дон группами, кто поездом, кто верхом. Я собрался ехать с ними. Два эшелона из 11-й дивизии как раз находились на вокзале. Я представился полковнику, он охотно принял меня, и я сел вместе с офицерами в вагон третьего класса.

Предстояло решить существенную проблему. Переправа через широкий и глубокий Днепр – дело непростое, нас могли атаковать отряды максималистов. Полковой командир отправил вперед доктора, он должен был сообщить нам, в каком состоянии находится переправа: есть ли серьезные препятствия для пятисот хорошо вооруженных всадников с пулеметами.

Доктор-еврей, человек очень ловкий, часто исполнял у них роль разведчика и даже шпиона, что требует не только ума, но и храбрости. Однако офицеры уверяли меня, что под огнем он трус. Трусость и отвага в одном человеке удивили меня, но потом я подумал, что доктор, имея дело с крестьянами и солдатами, полагается на свой ум, который помогает ему избегать опасностей, а с пулей не договоришься.

13/26 января

Стоило нашим казакам выйти на вокзале, где останавливался поезд, как к ним тут же подходили неведомо откуда взявшиеся матросы и «рабочие» – агитаторы с горящими глазами и рублеными жестами. В запасе у них десять слов, три идеи, и они яростно твердят их, настраивая и возбуждая толпу. Результат не замедлил сказаться: казаки перестали слушаться старших, начали грубить. Контакт между офицерами и солдатами нарушился. Больше никаких приказов, каждый делает, что хочет.

Во второй половине дня доктор вернулся. Переправа через Днепр обещает быть сложной операцией. Все мосты в руках большевиков. Единственное средство – паром, который может взять только двадцать человек с лошадьми и на путь туда и обратно тратит два часа. В нашем отряде сто пятьдесят человек, значит, нам понадобится на переправу не меньше шестнадцати часов. Последние будут подвергаться серьезной опасности.

В Долгинцево начальник эшелона получил депешу от комиссара казаков в Знаменке: ему приказано ждать артиллерийского подкрепления, которое позволит атаковать Александровск. Спросили казаков, они хотели ехать дальше. Значит, едем.