Муслим Мурдалов - Чечня и Кавказ: этюды, заметки из прошлого

– Мои соотечественники – сказал при этом хитрый Тепи с приветливою улыбкою – уважают достоинства мудрого Хасима и, в знак истинного уважения и преданности, присылают тебе в подарок эти деньги.

Глаза муллы заблистали, из угрюмого он стал веселым, из злого необыкновенно добрым. Из-под седых усов его мелькнула улыбка, а левая рука, увы! невольно опустилась на кучу золота.

– Итак, нам ничего нельзя надеяться? спрашивал вкрадчиво Тепи. Из твоих слов я мог только извлечь полезный для себя совет: возвратиться обратно в Чечню, взяв с собою 230 тюменей (тюмень составляет около 10 руб.) серебра и золота, привезенные в подарок матери Шамиля, на помощь которой мы полагали всю нашу надежду.

– Не будь так поспешен, прервал его Хасим, с самою приветливою улыбкою.

Такая почтенная цифра, как 230 тюменей, окончательно вскружила голову муллы, ярого поклонника Магомета. Он забыл и о гяурах, и о коране, и о знаменитых словах пророка, употребляемых так часто магометанами кстати и не кстати: у него мерещились перед глазами только одни деньги, голова трудилась над выгодной поживой. Он уже говорил: что мать Шамиля, действительно, пользуется уважением сына; что 200 тюменей и его влияние заставят ее хлопотать в пользу чеченцев; что 30 тюменей он оставляет в свою пользу.

– Так ли я понял, говорил Хасим, боясь пасть в глазах чеченца, рассказ твой о настоящем положении чеченского народа, Не слишком ли увлекся я, по долгу муллы, в суждениях моих об обязанности правоверных к священному корану? Пожалуйста, расскажи еще раз цель твоего приезда.

Тепи повторил все прежде сказанное, прибавив к тому, что русские, не стесняя свободы вероисповедания, заботятся только о благосостоянии своих подданных.

– Понимаю, понимаю! сказал как будто обрадованный Хасим. Чеченцы, живущие на плоскости, окруженные со всех сторон неприятелем, похожи на птичку в клетке; но ведь птичка побьется, побьется в западне своей и, убедившись в невозможности разрушить преграду, примиряется, наконец, с своею неволею и даже начинает жить припеваючи, если встретит заботливость о ее пропитании. По моему, сам великий пророк не осудит за покорность гяурам чеченцев, если они принесут покорность не по доброй воле, а по неизбежной необходимости.

Хасим согласился на посредничество и обещал уговорить старуху принять на себя ходатайство у сына. На следующий день, часа за два до заката солнца, депутаты были представлены матери Шамиля, которая, получив 200 тюменей, обещала похлопотать за чеченцев. Депутаты остались в Дарго в ожидании своей участи. В тот же вечер Ханум отправилась к Шамилю. Мать и сын беседовали наедине далеко за полночь и старуха возвратилась с заплаканными глазами.

– Я взялась не за свое дело, говорила Ханум, даже и сын мой не смеет решить вопроса о покорности чеченцев гяурам.

Шамиль, действительно, получив сведение о намерении чеченцев, сообразил, что казнь и истязания четырех депутатов не приведет его к цели, что он не удержит тем решимости чеченцев, а восстановит только против себя колеблющееся в верности ему воинственное племя. Надо было придумать средство более действительное, надо было хитростию достигнуть того, чего нельзя достигнуть силою. Пользуясь суеверием своих подвластных, он сыграл комедию и разыграл ее вполне мастерски. Имам объявил, что, для решения просьбы чеченцев, он отправится в мечеть, где будет поститься и молиться до тех пор, пока не удостоится слышать святую волю из уст самого великого пророка.

Шамиль заперся в мечети. По предварительному распоряжению, все жители Дарго были также собраны вокруг храма, и приказано им оставаться так, в постоянной молитве, до тех пор, пока имам не выйдет из своего заключения.

Прошло трое суток, а Шамиль не появлялся и дверь мечети была постоянно запертою. Измученные и ослабевшие от бессонницы, даргинцы не могли объяснить себе причины такого небывалого явления и невольно ожидали чего-то особенного. Едва только глухой ропот появился в толпе, как дверь растворилась и на пороге ее показался Шамиль, бледный и измученный; глаза его были налиты кровью, «как бы от продолжительных слез». В сопровождении двух муридов, имам молча взошел на плоскую кровлю мечети. По его приказанию, привели туда же и мать его, закутанную в белую чадру. Она шла медленно, неровными шагами. Двое мулл внесли ее на крышу и поставили лицом к лицу с ее сыном. Шамиль, смотря на мать несколько минут, хранил глубокое молчание.

– Великий пророк Магомет! произнес он наконец, подняв глаза к небу. Святы и неизменны веления твои, да исполнится правый суд твой, в пример всем последователям священного корана!

Затем он, обратясь к народу, объявил ему, что чеченцы, забыв клятву, решились покориться гяурам и прислали своих депутатов, которые, не смея явиться к нему, обратились к его матери, прося ее исходатайствовать на то согласие у сына.

– Ее настойчивость, говорил Шамиль, и безотчетная моя к ней преданность, внушили мне смелость узнать волю любимца Божия Магомета. И вот, в присутствии вашем, при содействии ваших молитв, я, в продолжение трех суток, постом и молитвами вызвал на правый суд пророка и он удостоил меня ответом на мои дерзновенные вопросы. Но этот ответ как громом поразил меня! По воле Аллаха, повелено дать сто жестоких ударов тому, кто первый высказал мне постыдное намерение чеченского народа, и этот первый была мать моя!..

По приказанию грозного имама, муриды сорвали чадру с несчастной, ухватили ее за руки, но за пятым ударом плетью бедная женщина лишилась чувств. Как бы пораженный этим убийственным зрелищем, Шамиль опускает наказывающую руку и бросается к ногам матери. То, чего добивался Шамиль – он достиг: толпа поражена. Смотря на всю эту сцену, народ рыдал и молил о пощаде старушки. Какой-то трепет охватывал каждого, смотря на несчастную и грозного имама, распростершегося перед нею…

Без всякой тени прежнего отчаяния, Шамиль подымается на ноги и глаза его горят каким-то торжеством.

– Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк Его! восклицает он, подняв глаза к небу. Жители небес! вы услышали мои усердные молитвы, вы позволили мне принять на себя остальные удары, для которых была обречена бедная мать моя. Эти удары я приму с радостию, как неоцененный дар вашего милосердия.

С улыбкою на устах, он скинул с себя красную чуху, снял бешмет, вооружил двух муридов толстыми ногайскими плетьми и, подтвердив им, что, кто осмелится слабо выполнить волю пророка, того он поразит кинжалом из собственной руки, принял девяносто пять ударов. Во время наказания, Шамиль не обнаружил ни малейших признаков страдания – вполне выдержал характер и одержал победу над толпою. Поражение толпы было безусловное; сцена разыграна превосходно… Спокойно надев на себя лежавшую у ног одежду, быстро сойдя с кровли мечети и остановившись посреди народа, Шамиль казался совершенно спокойным.