В. Карданов - Иркутское городское Иерусалимское кладбище

Для лучшего познания его сердца и разума, выпишу несколько предложений из его предсмертного труда: «В изгнании и в одиночестве все для человека меняется: мир, который его окружал, свобода, какой пользовался, жест, темперамент, склонности и устремления. Кто любил чувствовать и мыслить – это одно только сохранил, это одно ничем не отнятое, но больное, измученное обязанностями. Путы скрепляют тело, а держат в заключении душу. Живет она, благодаря этому как бы отчасти, но уже не видит света. Ютится в теснине своей, болеет, стонет, говорит только с эхом своим – голос людской неуместен. Что же делает еще? Жаждет разлиться; хотела бы, чтобы ее услышали; набирает голос, какой не заглушило до сих пор бряцание уз, сила, неволя её окружают. Не то уже говорит, что хочет, но то, что может. Этим живет, однако. Погашенные её эти остатки дыхания сразу умирают. – Никто не имеет над этой совестью власти, ни над чувствами. Бессильна одаривать меня славой, или счастьем, которых бы, и я сам не хотел». В начале своих воспоминаний он говорит: «Начинаю вещь, которой бы никогда не коснулся, если бы смог служить отчизне советом и поступком, а не повестью и сожалением». В другом месте: «Выбросьте зло, существующее в домах ваших, эти зародыши различных пороков и общественных прегрешений, а новые и дальше не смогут пробиться. – Первым началом добродетели является не желание зла. Воспитание и образование должны готовить основу души: некоторую помощь, некоторую смелость, некоторую силу против превратностей судьбы, несчастливой фортуны, так, чтобы в каждый момент жизни, среди блаженных и прекрасных мгновений, или же противоположных, при благодарном свете дня, или во мраке ночи, ничем не дать побороть себя и всегда быть самим собой. Человек при малой и обыкновенной душе стремится только за поверхностным; связывает себя, путается, приспосабливается ко всему, что ему легче дается; основой его труда является физическая сила. Нельзя считать счастливым, ни хорошо устроенным их общество, в котором хоть одно существо страдает несправедливо. Воспитание и обучение, которые бы при более широком взгляде являлись благом для существа, а не для общества, являются незаконными и обществу противны. Милосердие приближает человека к божеству. Дары божеские в людских руках. Житницей нищих являются амбары и сокровища богачей. К сожалению, нет для них других житниц. Сегодня хлеб не падает с неба, как некогда манна евреям. Если бы упал он чудом новым, богачи расхватали бы его и оттолкнули голодных. Тиранов поддерживает плохой народ: и сама жестокость, лишь только уже исполненная, облекается в какую-то справедливость. Общее благо общества требует особенных жертв; человек, который приносит их, полон горькой обязанности; общество, которое их требует, при самой меньшей несправедливости, тяжко грешит, потому что счастье даже хотя бы целого государства не является законным, если бы хотя одна истина приобретена ценой несправедливости. Это подсказывает мне более высокую мысль: что наше предназначение состоит не в том, чтобы мы здесь сами собирали пользу и благополучие, но, чтобы мы только для этого соблюдали самую чистую справедливость. – О добродетель! О святая, небесная добродетель! Которую мы здесь зовем счастьем, однако же ты на то рассчитываешь, чтобы мы отреклись от счастья! Народ обвиняет время наше, попытки, работу, способности и талант, каким мы одарены, самопожертвование».

Вот снова могила, а на ней камень с надписью:

D.O.M.

Здесь покоится в Боге X. Ludwik Trynkowski, прелат, каноник

Виленского кафедрального Собора и проповедник

Св. Теологии и Канонов

Доктор

Закончил дни своих страданий

д. 24 марта 1849г.

Камень зарос сорняком и окружен толстым, простой работы, палисадником, а рядом с ним возвышается самый высокий крест на Иркутском кладбище. На камень недавно положил кто-то, вероятно рука почитающего заслуги умершего, венок из бессмертников, переплетенный веточками цветущей брусники (borówki). Нет более подходящего цветка для украшения могил, чем бессмертник, который сорванный, никогда не вянет, а когда время погубит его, превращается он в пух и уносится ветрами над землей. Цвет бледно желтый, как окраска болезни, гниения. Имеет он в себе что-то траурное и напоминает мрачную смерть, которая нам более дороже сущности порыва. В Сибири нет желтых бессмертников; следовательно, на могиле Трынковского мы видим розовые и белые, такие же красивые и маленькие, но уже менее символизирующие это мертвое бессмертие «заслуга какого» оставляет благородство в людских сердцах – заслуга, о которой сказал сам Трынковский:

«Заслуга, как обычно тихая,

Спит под цветущей дерниной,

Или и под кучей песка;

Ни в трубах слышишь ее крик,

Ни в шепотах людских вздыхает:

Её скромную могилу – все минуют

А приподнятый этой святой, великой и к Богу приближающей нас потребностью бессмертия в добрых и полезных поступках, какой будто остаются следы после великого человека, добавлю сразу:

«Лучше не быть, нежели исчезнуть.

Есть – и значит должен славиться,

Обязан, так хочу и так будет:

Или что я, я в потемках,

Или мир и все здесь рядом

Что есть – есть таким же мраком». 7 7 Из размышлений над гибелью Poryngi, стихотворение ks. L. Trynkowskiego, в журнале Bojan, Wilno, 1838

Допил своё, не исчезла его память, славится на земле имя его, как вдохновенного проповедника, как патриота, который много пострадал и заслужил за это могилу, увенчанную цветами бедной, людской славы, – славы как этот цветок, превратившийся в конце концов в прах, в легкий пух ненадежного воспоминания, исчезающего после первого дуновения ветра. Бедная эта людская слава; и, однако, повторю с умершим, обязаны мы славиться, обязаны жизнью деятельной, полезной, посвященной добру собратьев, завоевать себе добрую славу у людей. Человек, которого не коснулась благородная жажда деятельности, ни добрая слава, наполовину только человек, потому что не вспоминает образа Бога, который сеет добро на свете, а мир создал для славы извечной!

Но, возвращаясь к венку, брошенному на могилу почтенного капеллана, скажем мы, что с бессмертником оказались удачно сплетены веточки брусники. Чашечки их цветочков, белые, густо насаженные под жесткими и вечнозелеными листьями, из которых осенью показываются красные ягоды, вкусные и пригодные для употребления, когда только схватит их мороз: эти ягоды могли бы быть поэтичным символом незаметной работы, пользу которой превращают в действительность только превратности судьбы.

Сколько воспоминаний, сколько жизни покоится под этим камнем и этими цветами? Любимый, всеми уважаемый оратор, автор, заключенный, изгнанник, преследование которого и тоска лишили разума, содержал в себе все, что пробуждало обожание и глубокое сострадание. В свое время от был признан за одного из самых лучших проповедников. Речи его, полные глубокого благоговения, высокой мысли и мощи слова, трогали и вели к добру.