Джоан Дидион - Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме

– Вы отрицаете, что у вас была связь с миссис Миллер? – спросил один из журналистов.

– Я отрицаю какие бы то ни было романтические чувства со своей стороны.

В ходе последующих утомительных недель он не раз подчеркивал это различие.

Итак, все эти люди, столпившиеся под пыльными пальмами у здания суда, пришли посмотреть на Артвелла, а также они пришли, чтобы увидеть Люсиль – субтильную, бледную от недостатка солнца женщину, которую не всегда можно было назвать красавицей; женщину, которой еще до конца разбирательства исполнялось тридцать пять и на лице которой уже начала проявляться усталость; щепетильную женщину, которая вопреки всем советам адвоката пришла в суд с высокой залитой лаком прической. «Я уговаривал Люсиль просто распустить волосы, но она отказалась», – признавался ее адвокат Эдвард Фоли – низенький, эмоциональный ирландец-католик, который расплакался в зале суда несколько раз. «Она женщина редкой порядочности, – объяснял Фоли, – но в том, что касается внешнего вида, эта порядочность работает против нее».

К началу процесса на Люсиль Миллер стали появляться вещи для будущих мам: медицинское освидетельствование 18 декабря показало, что она на четвертом месяце беременности. Это обстоятельство еще больше осложнило выбор присяжных, так как Тёрнер запрашивал смертную казнь. «Печально, но ничего не поделаешь», – говорил он о положении Миллер каждому присяжному по очереди. Наконец определился финальный состав коллегии, семеро из двенадцати – женщины, самой молодой сорок один год. Это было собрание подобных: несколько домохозяек, механик, водитель грузовика, заведующий продуктовым магазином, делопроизводительница – те самые представители среды, над которыми Люсиль отчаянно пыталась возвыситься.

И не столько супружеская измена, сколько этот самый грех стократно усиливал тяжесть преступления, за которое судили Люсиль Миллер. И защита, и обвинение молча сходились в том, что она женщина падшая, женщина, которая возжелала слишком многого. Но обвинение считало, что она не просто хотела жить в новом доме, ходить на вечеринки и болтать по телефону, тратя гигантские суммы (1 152 доллара за десять месяцев), а что она не остановилась перед убийством мужа, лишь бы получить 80 тысяч долларов по страховке, и подстроила аварию, чтобы по условиям двойной выплаты и страхования от несчастного случая добавить к ним еще 40 тысяч. Тёрнер видел перед собой женщину, которой мало было личной свободы и достойных алиментов (по утверждению защиты, она могла бы этого добиться, если бы довела до конца развод), но которая захотела всё и сразу, которой двигала «любовь и алчность». «Манипуляторшу», которая «использует людей».

Эдварду Фоли, напротив, Люсиль Миллер казалась женщиной импульсивной, не сумевшей «обуздать свое глупое сердечко». Там, где Тёрнер пытался обойти тему беременности стороной, Фоли намеренно привлекал к ней внимание и даже вызвал из Вашингтона мать погибшего, которая подтвердила, что сын говорил ей о том, что они хотят завести еще одного ребенка, потому что, по мнению Люсиль, «это помогло бы подлатать отношения в семье и вернуть то тепло, которое когда-то царило в доме». Там, где обвинение видело холодный «расчет», защита усматривала «язык без костей», и Люсиль Миллер действительно предстала перед судом наивной болтушкой. При жизни мужа она делилась подробностями своей интрижки с подругами, а после его смерти так же беззаботно болтала о ней с сержантом полиции. «Конечно, Корк давно всё знал, – раздавался ее голос на записи, сделанной сержантом Патерсоном наутро после ареста. – После смерти Элейн он запаниковал и задал мне прямой вопрос, и только тогда, мне кажется, только тогда он наконец посмотрел правде в глаза». На вопрос сержанта о том, почему она согласилась поговорить с ним наперекор указаниям защиты, Люсиль Миллер легкомысленно пробормотала: «Ох, я вообще человек честный… Я, конечно, могу купить шляпку и сказать, что она стоила на десять долларов дешевле, но я привыкла поступать так, как считаю нужным, а уж если вас это не устраивает, скатертью дорожка».

Обвинение намекало на связи Люсиль Миллер с другими мужчинами, и даже, вопреки возражениям Фоли, назвало одно имя. Защита отмечала суицидальные склонности ее мужа. Обвинение вызывало экспертов, которые утверждали, что возгорание «фольксвагена» было неслучайным. Фоли приводил свидетелей, которые подтверждали, что машина загорелась сама. Отец Люсиль, школьный учитель из Орегона, цитировал журналистам пророка Исайю: «И всякий язык, который будет состязаться с тобою на суде, – ты обвинишь?» «Люсиль плохо поступила – я про ее роман, – осторожно говорила ее мать. – Но у нее в жизни была любовь, а у иных кроме страсти и нет ничего».

В суде допрашивали четырнадцатилетнюю дочь Миллеров Дебби, которая ровным голосом рассказывала, как за неделю до происшествия они с матерью покупали в супермаркете канистру бензина. Допрашивали Сэнди Слейгл, которая приходила в суд каждый день, – она заявляла, что по меньшей мере единожды Люсиль Миллер помешала мужу совершить самоубийство, да еще такое, которое было бы похоже на несчастный случай и позволило бы получить двойную страховку. Допрашивали Венке Берг, миловидную норвежку двадцати семи лет, гувернантку Хейтонов, которая сообщала, что Артвелл Хейтон дал ей указание не подпускать Люсиль Миллер к его детям.

Бесконечно тянулись два месяца, дело не сходило с передовиц. Всё это время в Сан-Бернардино были расквартированы журналисты криминальной хроники Южной Калифорнии: Говард Гертель из «Таймс», Джим Беннет и Эдди Джо Бернал из «Геральд экзаминер». За эти два месяца дело Миллер исчезло с первой полосы «Экзаминера» лишь дважды, уступив списку номинантов на «Оскар» и материалу о смерти Стэна Лорела. Наконец, 2 марта, когда Тёрнер напоследок еще раз повторил, что это дело о «любви и алчности», а Фоли возразил, что его клиентку судят за измену, дело передали присяжным.

Пятого марта в 16:50 они вынесли вердикт: виновна в тяжком убийстве первой степени. «Она не убивала! – закричала Дебби Миллер, вскочив со своего места в зале, – Не убивала !» Сэнди Слейгл рухнула на стул и зашлась криком. «Сэнди, ради бога, хватит », – приказала ей Люсиль Миллер, и Сэнди тут же подчинилась. Но когда присяжные покидали зал, Слейгл выкрикнула: «Убийцы… Все до единого – убийцы!» В зал прошли помощники шерифа в тонких галстуках с надписью «Родео шерифа, 1965», а отец Люсиль Миллер, школьный учитель с печальным лицом, веривший в слово божье и в то, что желание увидеть мир не сулит ничего хорошего, послал дочери воздушный поцелуй.

Калифорнийская женская тюрьма Фронтера, куда поместили Люсиль Миллер, расположена там, где Юклид-авеню переходит в грунтовую дорогу, неподалеку от тех мест, где Люсиль Миллер еще недавно жила, ходила по магазинам и устраивала благотворительные вечера. Через дорогу пасутся коровы, поливалки орошают люцерну. В тюрьме Фронтера есть поля для софтбола и теннисные корты, и, если бы не колючая проволока по верху сетчатого забора, пока еще не скрывшаяся в кронах молодых деревьев, легко было бы принять это место за общественный колледж. В дни посещения на парковке появляются большие машины: «бьюики» и «понтиаки» дедушек с бабушками, сестер и отцов (мужья приезжают сюда нечасто), у некоторых на бампере наклейки «Поддержи местную полицию!»