Евгений Иванов - Музыки верный солдат. Воспоминания

Пришла наша очередь. Вошли в самолёт – «Дуглас». Сели на скамейки. Взлёт. Не заметили, как оторвались от земли, как набрали высоту. Но понимали, конечно, что мы уже далеко от земли, на которую мы можем вернуться только под куполом собственного парашюта… И думалось: зачем, почему меня занесло в эти десантные части?.. Романтика романтикой, а вот каково прыгнуть?! И приземлиться живым?!

Слышим команду: «Приготовиться!» Встали. Открылась дверь. В неё стали проваливаться один за другим мои товарищи по экипажу. Вот и моя очередь… Не помню, как, но прыгнул. Почувствовал сильный удар. В глазах то ли потемнело, то ли вообще летел с закрытыми глазами, а в момент удара вроде бы действительно посыпались искры из глаз… Наконец понял, что парашют открылся, надо мной купол, а я описываю в воздухе замысловатые круги. Вот она – радость! Вот оно – счастье! Жив!!! Теперь надо осмотреться. «Нашел» землю. Как интересно посмотреть на неё с высоты. Сначала было ощущение, что ты болтаешься на одном месте, не снижаешься. Но чем ближе к земле, тем ощущение становилось яснее: снижение как бы ускорялось. Теперь забота другая – где придётся приземлиться, не угодить бы на что-нибудь «неподходящее»… Пока еще был высоко над землёй, казалось, что приземлюсь на кустарнике, это меня успокоило – стал смотреть по сторонам. Но это был, увы, не кустарник, а участок невысокого смешанного леса. Когда я это понял, было уже поздно что-либо предпринимать. Я скользнул по веткам деревьев… Можно считать, что приземлился вполне удачно. Ощущение, что ты стоишь на земле, жив и невредим, – ни с чем сравнить нельзя! Собрал купол и стропы и пошёл в лагерь.

И лишь через некоторое время случайно обнаружил, что щеки и шея у меня в крови! «Скольжение» по веткам деревьев бесследно не прошло. Но это пустяки. Пошёл в лагерь, никого не видно. Я решил залечить травму самостоятельно. Сел на пенёк лицом к солнцу. Довольный, радостный – от того, что живой, что победил страх! Солнце стало припекать кровь на лице. Сижу… И вдруг идет мимо комиссар батальона. Увидел меня и крикнул: «Иванов, ты почему не на прыжках? – я повернул к нему голову, – …Ну, извини, не видел… Поздравляю с первым прыжком!»

Скоро пришел Шамиль. Он тоже прыгнул удачно. Обнялись. Поздравили друг друга. А потом нам рассказали, как приземлился Лёша. Он попал в какую-то болотину и провалился в неё достаточно глубоко. Мы тут же вспомнили напутствие Али. И расхохотались…

Сколько прыгали ещё – не помню, но хорошо помню, что для меня переломным прыжком, то есть таким, когда, говорят, каждый парашютист испытывает наибольший страх, был четвёртый прыжок. Говорили, что ребята меня сзади даже слегка подтолкнули, потому что у открытой двери я что-то долго собирался «на свежий воздух»…

Когда мы вернулись в Москву, нас вскоре навестила Аля. Она горячо поздравляла нас, теперь уже настоящих парашютистов, очень радовалась, что встретила нас живыми и невредимыми… Когда она пожала руку Лёше, тот не удержался и с улыбкой ей сказал: «Спасибо, Аля! Только когда мы снова поедем на прыжки, ты, пожалуйста, мне лично ничего не желай…» Эти слова озадачили Алю. Пришлось рассказать ей, как приземлился Алексей. И все дружно расхохотались…

После первых прыжков мы почувствовали себя другими людьми – победившими собственную робость, уверенными в себе. Да и в кругу друзей-офицеров мы обрели столь необходимое положение равных среди них в нашей нелегкой военной профессии. Словом, стали ходить гордо…

В конце лета нас, группу офицеров, в том числе меня и Шамиля, перевели на другое место службы – теперь наша часть размещалась за Ржевским (ныне Рижским) вокзалом, за мостом (где теперь, кажется, начинается проспект Мира) справа, – тогда там были помещения техникума, если не ошибаюсь, – автотранспортного. Мы с Шамилем очень жалели, что пришлось расстаться с некоторыми друзьями и, главное, – с Лёшей…

Служили исправно, но каких-то событийных эпизодов за это время запомнилось мало. Хотя были и очень значительные, волнующие и даже трагические.

Главное. Однажды во время моего ночного дежурства (это было глубокой осенью или в начале зимы) меня вызвал комиссар. Разговор он повел очень мягко и неторопливо, расспрашивая о доме, о моих родных. Я понял, что такой разговор сегодня ночью он повел неспроста. Скоро он сказал: «Пришло сообщение, что Ваш отец на фронте пропал без вести, возможно погиб». Это был страшный для меня удар. Комиссар говорил мне какие-то успокоительные слова, но я их не слышал. Мне было ужасно тяжело. Я уже не помню, как добрался до своей койки… Да и последующие дни были как в тумане – мысли об отце, тяжелая душевная боль заслонили всё остальное…

Отец Евгения Павловича – Павел Григорьевич Иванов-Пожарский, военный капельмейстер

Военный капельмейстер Павел Григорьевич Иванов-Пожарский (в середине первого ряда, без инструмента) и его военный оркестр, довоенное фото

Думал и о том, как трагично сложилась судьба отца: ведь из музыкантов его возраста в 1939 году мобилизовали едва ли не его одного… После войны мне было очень тяжело убеждаться в том, что многие его сверстники-коллеги прожили всю войну в Иванове, так и не надев шинелей…

И ещё – почему-то это страшное известие мне сообщили чуть ли не через год после случившегося. Щадили? Не знаю…

…Другой очень памятный для меня случай. Как-то в декабре 1942 г. я вышел из части и решил по каким-то своим личным делам поехать в центр Москвы (это нам разрешалось). Сел в трамвай на остановке перед Рижским мостом и встал у открытой двери (тогда были такие вагоны). Трамвай шел по этому мосту на хорошей скорости. Но вот я заметил, как по пешеходной дорожке моста в том же направлении, как и трамвай, неторопливой походкой шел военный. Что-то знакомое мне показалось в нём. Когда мы оказались совсем близко друг к другу, я узнал Сергея Григорьевича – родного брата моего отца. Прыгнуть из вагона было слишком рискованно – трамвай на середине моста, набрав скорость, шёл очень быстро. Но я помахал Сергею Григорьевичу рукой и старался показать ему, что на следующей остановке сойду. И вот на остановке у Рижского вокзала мы встретились и крепко обнялись. Это была большая радость. Сергей Григорьевич в это время находился в Москве, в резерве, уже побывав на разных фронтах…

Дядя Евгения Павловича Иванова Сергей Григорьевич Иванов-Пожарский – капитан, переводчик разведотдела штаба 2-го Белорусского фронта. В годы гражданской войны – командир 2-й роты 220-го полка 25-й, «чапаевской» дивизии