Александр Левинтов - 8 | Севера́. И приравненные к ним

Гомологи делают мир монотонно комфортабельным. Естественные гомологи (воробьи, голуби, мятлик полевой – poa protensis, и прочие космополиты) говорят нам «всюду жизнь». Искусственные гомологи (инфраструктуры и инфраструктурные сети) делают наш путь простым. «Макдональдс» и в Нью-Йорке, и в Москве, и в Африке – «Макдональдс», и вы можете быть уверенными, что биг-мак везде будет биг-маком, даже, если вам придется есть его палочками в Китае или чайнатауне, как щи по-уральски по всему Советскому Союзу были щами по-уральски.

В нашем путешествии мы пользовались таким уникальным гомологом, как мотель «6». Эта идея возникла лет пятьдесят тому назад, номер в мотеле стоил тогда 6 долларов, включая парковку машины – отсюда и название. Сейчас цены колеблются от 30 до 60 долларов за ночь. Этих мотелей в Америке – более двух тысяч. Все они – одной и той же архитектуры, все – и это крайне важно! – расположены рядом с хайвэями, на удобных с них съездов, все снабжены огромным рекламным щитом, видным издалека, даже ночью (благодаря подсветке). Все номера оборудованы совершенно одинаково, и даже занавески на окне и пара кусков мыла в душе – одинаковые, и утренний кофе – везде с семи утра и везде – отвратительно ведерного качества. Везде – маленький бассейн, чтоб освежиться после дороги или куда-то деть детей, истомившихся от сидения в замкнутом пространстве машины. Надо долго приглядываться и присматриваться, чтобы найти малозаметные различия, но времени на это нет – к одиннадцати утра вы обязаны покинуть мотель, потому что с трех часов пополудни он начинает заполняться новыми ночными жильцами.

Нигде в Америке так не ощущается очумелость захолустья, как в Монтане. То есть, пока катишь по пустым просторам, пока есть только дорога и на ней машины – все как у людей. Но вот настает время обеда, и мы сворачиваем в Бутте. Первое, обо что спотыкается взгляд – Всемирный музей шахтеров. Мы долго петляем по пыльным улицам городка, почти полностью выстроенного из красного кирпича. Самое большое здание – тяжеловесный отель, несуразный и несоразмерный городку. На редчайших автозаправочных станциях монотонно одинаковые цены, ни цента вверх или вниз. Скорей всего это не так, но все машины кажутся безнадежно разбитыми и намотавшими на спидометры по 200 тысяч миль каждая, такие уже не продают, а свозят на братское автокладбище, но только не здесь, здесь ездят на этих драндулетах до упаду, собственного или мотора.

На заправочной станции спрашиваем у кассирши:

– Где тут можно поесть чего-нибудь из местной кухни?

По-видимому, такой вопрос задается впервые в этом кайнозое. Женщина долго и немощно пытается понять, собственно, о чем это мы?

– в миле от меня Макдональдс, вам его?

– О’кей, где здесь можно вкусно поесть?

Одно такое место в городе нашлось, и название аппетитное, вроде бы – «4Б» («четыре быка»?, «четыре барана»?, «четыре буханки»?, «четыре бублика»?, а, может, «четыре блюда – и на большее не надейся!»? ). Консервированный супчик, меню – как в старые добрые времена – именно четыре блюда, из которых три помечены галочкой «нет». На компот выпиваем пива (из собственных запасов).

Мы уезжаем из Бутте, существующего неизвестно зачем, живущего неизвестно чем и неизвестно когда готового освободить от себя эту землю.

Вся Монтана – рудники полиметаллов, по большей части, исчерпанные и брошенные.

Тот же незабвенный аромат захолустья – в Вест Йеллоустоне (сам парк почти полностью укладывается в пределы штата Вайоминг, но этот поселок при нем – все-таки в Монтане).

Точно такие же поселки с двумя-тремя улицами я встречал на БАМе и вдоль железных дорог Ивдель-Обь, Тюмень-Сургут и в других индустриально-медвежьих углах, где жизнь существует лишь как приложение к промышленности и легкое развлечение от производства. И такая же обломанная тайга окрест, готовая вот-вот рухнуть в тундру. Если сильно-сильно не спешить, все это можно обглазеть и посетить за час двадцать минут, ну, от силы за полтора часа. Конечно, этот поселочек чуть повеселее наших, но только первые два дня, а потом… потом надо либо уезжать либо искать табуретку и намыливать веревку.

Сиэттл – последний город на карте США. Настолько последний, что ежегодный справочник «Многоэтажная Америка», издаваемый старейшей и крупнейшей русской газетой Америки, упорно называет его Портландом и столь же упорно не замечает в нем присутствия империи самого богатого человека планеты Билла Гейтса, капитал которого исчисляется в 51 миллиард долларов – речь идет о фирме «Майкрософт».

«Майкрософт» устроен точно так же, как компьютер.

Основной кампус занимает площадь приличного американского университета. Каждое здание – программная директория. Вот здание, где разрабатывается Windows, и оно так и называется, вот точно такое же здание – Microsoft Office, это – здание-директория NT и так далее. Есть периферия, вынесенная за пределы кампуса, есть система паролей, есть свой кейбоард (ясное дело – директорат во главе с Биллом Гейтсом) и дисплей в виде соответствующих служб, есть My Documents – музей, даже своя мусорная корзина есть, она называется – фирменный магазин, где за полцены торгуют последними мышами, программами, майками и зонтиками.

Весь этот мир подозрительно напоминает дурной сон Веры Павловны и научно-фантастические книжки пятидесятых годов о светлом коммунистическом будущем всего человечества: довольные и веселые молодые люди всех стран и народов ходят в чистых рубашках по немнущейся траве, развлекаются, занимаются спортом, вместе обедают в просторных дворцах-столовых, кругом журчат ручьи и фонтаны, утки лебедями плавают по тихим озерам, производственные цеха утопают в цветах, все предельно умны и вежливы, у каждого свой дом, полный беззаботности и безмятежности, всеми любимый Иосиф Виссарионович Гейтс только и думает о благе и счастье всего майкрософтства, ничуть не покушаясь на компьютерную демократию, самую демократическую демократию прогрессивного человечества.

Нет, это – действительно здорово и воплощенная мечта коммунистов. Здесь разум не кипит и не возмущается. Скорее недоумевает – и чего это Америка так против коммунизма, а сама же его построила?

И еще одно недоумение и подозрение при виде этих счастливых и беспечных тружеников невидимого фронта информационного пространства. Мы вольны сомневаться в любой истине и ценности, вплоть до Бога, но несомненна для нас идея Разума. Мы буквально рабы разума. «Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку… Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадает в зависимость от наркотиков или алкоголя» (Иосиф Бродский «Нобелевская лекция»). И точно так же компьютеры и безжизненные, неживые языки программирования порождают новые компьютеры и языки общения разума – с помощью беспечных и восторженных людей. Разум делает их богатыми и даже сверхбогатыми – лишь бы они работали на него. Разум паразитирует на людях, как на биологическом материале, и делает все возможное, чтобы мы не замечали его владения нами и не беспокоились по поводу того, что являемся homo sapiens, то есть принадлежим разуму (а не он нам).