Герман Кричевский - Всего понемногу

Такие набеги происходили каждый день. Какая уж тут школьная учеба. Значительную часть добычи я приносил домой, рассказывая наивной маме, что грузинские торговки из жалости к «выковырянному» голодному мальчику подарили мне это. Если бы однажды одна их этих торговок догнала меня, то не знаю, писал бы я сейчас эти воспоминания, или нет. Тогда бывали случаи, что били очень сильно, с последствиями, и я сам наблюдал такое, – ведь наша банда была не единственная.

Прошу обратить внимание, что про школу, кроме грамоты, опять ничего не могу вспомнить. А это значит, что и 3-й класс, как и 2-й, прошел мимо меня. Грамота не в счет, ведь это Грузия. Может быть, учителя здесь отчитывались перед начальством количеством похвальных грамот… Зато сколько у меня было увлекательных приключений! Была отвага, было чувство самостоятельности и ощущение нужности, особенно, когда, вытаскивая из карманов и из-за пазухи сухие сливы, инжир, абрикосы, груши, я наблюдал за выражением лиц мамы и брата. То, что я пропустил изучение грамматики, а особенно, орфографии, я понял значительно позже, а Вы можете обнаружить это по моим текстам, если будете их читать в оригинале. Я не знал многого из того, что должен был знать мальчик, окончивший третий класс. Арифметику я знал только в объеме первого довоенного класса, да и все остальные предметы – тоже. Только когда я вернусь в Москву в середину четвертого класса, «поучившись» в других городах, только тогда отольется мне вся моя предыдущая вольная жизнь. И за этот «background» я буду расплачиваться всю жизнь, тщательно скрывая, что начальная школа прошла мимо меня, а средняя, как производное от начальной, получилась неполноценной.

Ну, ладно, хочу вспомнить Тбилиси добрым словом. Было там сытнее и веселее, чем в других местах, здесь я взрослел, начинал интересоваться взаимоотношениями между людьми, понимать их. Во время войны меня в основном окружали женщины, близкие мне и не очень близкие, и я научился их чувствовать лучше, чем мужчин. Я очень люблю женщин, я жалею их; общий язык с женщинами я нахожу быстрее, чем с мужчинами. Женщины не умнее мужчин, но и не глупее. Они в чем-то другие и, прежде всего в интуитивном мироощущении; у меня оно тоже развито сильнее, чем рациональное, поэтому эмоционально я ближе к женщинам. Это не касается содержания тестостерона в организме, – тут все в норме. Более того, я не возражал бы родиться женщиной. Я знаю, как бы я вел себя, будучи женщиной, но этого уже не осуществить, так что, придется доживать мужиком.

А десятилетнему мальчику Гене придется отправиться из вольного города Тбилиси во фронтовой город Краснодар. Наверняка в Краснодар мы приехали поездом (как всегда я дорогу не помню), и прибыли мы туда буквально через несколько дней после освобождения Краснодара от немцев. Видно было, что бои были жестокими. Многие здания разрушены, от некоторых оставались только внешние стены, остовы домов без окон и дверей. На первых этажах этих разрушенных и полуразрушенных домов вперемешку лежали трупы наших и немцев, рядом их оружие: пистолеты, карабины, винтовки. Мы, мальчишки, заходили в эти дома и выбирали себе оружие, как в магазине: чтобы внешне было посимпатичнее, чтобы к нему в комплект были патроны, чтобы понезаметнее и не очень трудно унести. Чаще всего мы брали пистолеты несоветского производства и короткоствольные карабины. Автоматическое оружие еще не появилось тогда. Во всяком случае, в Краснодаре оно нам не попадалось. Я сразу собрал арсенал из различных пистолетов. У меня был замечательный бельгийский карабин, я очень любил его, разбирал, собирал, чистил. Хранил я оружие и боеприпасы дома, и опять ни мама, и брат не о чем не догадывались.

Каждый день ходили мы с мальчишками на берег Кубани, благо, что она протекала в паре километров от нашего дома, и устраивали там показательные стрельбы по живым – это были птицы, и неживым мишеням: консервные банки, бутылки. Интересно, что, уехав из Краснодара в Москву (тогда еще военную), со слезами на глазах оставляя свой арсенал в подарок другу, я практически на всю жизнь потерял интерес к оружию. И тиры не люблю, и обязательную стрельбу в военных лагерях во время учебы в институте тоже не любил. Может быть, определенную роль в этой перемене сыграло одно ужасное событие, которое произошло с моим близким другом и с моим бельгийским карабином, оставленным ему в подарок. В одном из писем из Краснодара в Москву мне написали, что во время неосторожной перестрелки между мальчишками на берегу Кубани из моего карабина убили моего друга. Вот, такие были детские, а на самом деле совсем недетские игры во время войны. Так что, Прощай Оружие!

Опять ничего не помню про школу в Краснодаре за исключением того, что для того, чтобы было на чем сидеть, ребята носили из дома кто стулья, кто табуретки. Тетрадок не было, писали на каких-то обрывках газет. И опять остался я, как Ванька Жуков, без грамоты. Вместо этого я запомнил, как вешали предателей. Их в Краснодаре было немало, особенно из коренных казаков, люто ненавидевших Советскую Власть. На главной площади публично вешали пять или шесть человек мужиков и одну женщину. Виселицы были приставлены к открытым платформам грузовиков. Висельники стояли на платформах с веревками на шеях. После того, как какой-то военный начальник зачитал приговор, грузовики отъехали и приговоренные повисли в воздухе. После этого все с площади разошлись, и мы, мальчишки, тоже. Физиологическое и психологическое впечатление было неприятное и запомнилось на всю жизнь. Жалко мне их не было. Они сотрудничали с немцами, а немцев я ненавидел очень сильно. У нас, мальчишек, была даже игра: придумывать казнь Гитлеру.

Помотавшись три года по Большой России, мы, наконец, отправились в Москву. Ура! Дорога в Москву заняла несколько дней. Отец к тому времени уже несколько месяцев трудился в Москве заместителем начальника «Главсетиснасти» в Министерстве рыбной промышленности». В его управлении находились все сетевязальные фабрики СССР: в Касимове, в Переславль-Залесском, кажется, в Тюмени и еще где-то. Мы прибыли на один из трех вокзалов на Комсомольской площади, кажется, Казанский; была поздняя осень или начало зимы 1943 года, поздний вечер. На вокзале нас встречал папа. У папы были санки, на которые мы поместили все наши жалкие пожитки, вернее, все то, что осталось от них за три года странствий. И мы пошли домой, к переулку Стопани д. 3 кв. 3/4. Благо, идти было недалеко, минут тридцать-сорок. Мы пересекли Садовую, дошли до метро «Красные Ворота» (теперь «Лермонтовская»), прошли дальше, почти до метро «Кировская» (теперь станция называется «Чистые пруды») и у аптеки, рядом со знаменитой Филипповской булочной, повернули в Большевистский переулок. Свернули налево, прошли тридцать метров по переулку Стопани до описанной ранее арки, вошли в парадное, по лестнице поднялись на второй этаж (лифт не работал), вошли в квартиру. Прошли по длиннющему коридору влево до конца, открыли дверь в нашу комнату, в которой не были три года и вошли в нее.