Герман Кричевский - Всего понемногу

В школьные годы я поиграл в юношеской команде по хоккею с мячом команды СКИФ (спортивный клуб института физкультуры) и в юношеской футбольной команде клуба «Буревестник». После института играл в футбол за фабрику «Свердлова», на которой работал, ходил в походы на байдарках и, наконец, освоил и полюбил большой теннис. Последний раз я играл в теннис в 2005 году, когда мне было 73 года. Пожалуй, хватит о спорте. Но еще раз хочу сказать, что без него не мыслю себя, и что в моей жизни спорт сыграл весьма положительную роль. Благодаря спорту из болезненного, недокормленного субтильного мальчика я вырос в крепкого, выносливого, боевого юношу, а потом и мужчину. И характер мой укрепился, я научился многое делать «через не могу», что называется, «на зубах», у меня выработался командный дух и черты лидера, я узнал и горесть поражений, и радость побед. Научился искать причины поражений в себе (не афишируя этого) и истоки побед не только в себе, но и в товарищах по команде. Все эти умения и качества, конечно, с определенными изменениями, перешли и пригодились мне в моей работе и сейчас продолжают помогать мне.

Теперь о послешкольном периоде. О первом годе после окончания школы я до этого никому подробно не рассказывал, потому что этот год, вернее, первая его половина, оказалась самой неудачной в моей жизни. Десятый класс я окончил с весьма посредственным аттестатом: четверки были у меня только по математике, физике, литературе и истории, остальные были тройки, отлично стояло только по физкультуре. После получения аттестата надо было определяться с тем, что делать дальше. Родители мне ничего не советовали: мама привыкла к моей самостоятельности и мыслями своими находилась далеко от моих проблем, а папа был далеко физически, географически, то есть, как всегда на путине. А в моей голове была такая каша, такой винегрет и калейдоскоп из совершенно несовместимых идей!

Шел 1950 год, Сталин был еще жив, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Шел, или только что прошел «процесс врачей» («убийц в белых халатах»); в стране царил дикий антисемитизм на государственном уровне. В каких-то областях жизни я хорошо разбирался, но в политике был ни бум-бум. В газетах я читал только спортивный раздел, по радио слушал только «радиоспектакли». Дома у нас о политике не говорили. О том, что существует «голос Америки» – не знал. Его я начал слушать потом в Переславле-Залесском, когда год жил там у брата.

В пятидесятом году в целый ряд институтов евреям путь был заказан, но я об этом ничего не знал. Мои мысли расходились тогда по трем путям: или поступать в Институт Физкультуры, или в Юридический, или в Геолого-Разведочный. В институт физкультуры я бы поступил легко, поскольку у меня имелись спортивные разряды по трем игровым видам спорта: по футболу, хоккею и баскетболу. В юридический тоже можно было поступить, – он не был престижным и не находился в черном списке по национальному вопросу.

Однако, окончательный выбор пал на геофизический факультет геолого-разведочного института. Почему именно этот факультет? Потому что физику я понимал и любил. Почему именно этот институт? Потому что образ его был связан с романтикой поиска, хождения с рюкзаком по горам и долам. Откуда мне было знать, что геофизический факультет был особенным факультетом, и особенность эта заключалась в его суперзакрытости, поскольку работы, в нем ведущиеся были связаны с самыми современными методами поиска и обнаружения урана. Конечно, это была высшая степень секретности. А я, наивный, поперся поступать в МГРИ, который находился напротив Манежа, рядом со старым зданием американского посольства на Моховой.

Очень симпатичный дядечка в приемной комиссии, принимая у меня документы, посоветовал мне не подавать их на этот факультет. Он сказал, что, как ему кажется, этот факультет не подойдет мне, и очень выразительно посмотрел на меня, надеясь, что я пойму, о чем он. Но я ничего не понял, а не принять у абитуриента документы он не имел права, даже если этот абитуриент был представителем пятой колонны. Я стал сдавать экзамены и получил четверки по физике и математике. Факультет был очень секретным, а конкурса на него (может как раз поэтому) практически не было. Мне достаточно было получить тройку за сочинение, и тогда я должен был бы пройти по конкурсу. После двух хорошо сданных экзаменов меня еще раз вызвали в приемную комиссию и предложили переложить документы на другой факультет, чисто геологический, сказав, что на выбранном мной факультете очень жесткие требования к сочинению. Я опять не понял предупреждения и получил за сочинение двойку. Мне его не показали, да я и не знал, что можно было этого потребовать. В то время такое поведение не было принято.

Мне вернули мои документы, и я пришел домой, – не со щитом, а на щите. Каким-то образом, случайно папа в это время оказался не на путине, а в Москве и впервые в моей жизни (но не в последний раз) помог мне. Он помог мне получить высшее образование, несмотря на то, что моя первая самостоятельная попытка потерпела неудачу. Проработав всю жизнь в системе рыбной промышленности, он имел там много хороших дружеских связей, в том числе и на самом высоком уровне, в Министерстве Рыбной промышленности. Знакомым оказался и ректор Рыбного института, располагавшегося недалеко от Тимирязевской сельско-хозяйственной академии, – по тем временам это было у черта на куличках, в районе Петровско-Разумовской. Ректор Рыбного института сказал, чтобы я приносил справку о сданных экзаменах по физике и математике и писал у них сочинение. Так я и сделал: написал его на четверку и попал в Рыбный институт.

Но проучился я там недолго, всего один, первый семестр. Сдав первую сессию, я забрал документы и ушел. Сессию я сдал хорошо, без троек, и декан не хотел отпускать меня, но все же я настоял на своем. Я чувствовал, что это был не мой институт, студенты, учащиеся там были мне чужды, атмосфера была мне не комфортна. В моей институтской группе кроме меня не было ни одного москвича, и все ребята были старше меня и происходили из семей «рыбаков». А я был юным, задиристым столичным мальчиком. В отличие от меня остальные студенты точно знали, для чего пришли учиться в рыбный институт, – чтобы еще более успешно, чем их отцы, сделать карьеру руководящих работников рыбной промышленности. А я вообще не знал, зачем я поступил в этот институт, а, как увидел, в какой серой, чуждой среде буду вариться целых пять лет, сразу принял решение – сдам первую сессию и уйду, а на следующий год поступлю в другой институт. Я, как всегда, не согласовал своего решения ни с кем из близких, чтобы они не подумали, что я чего-то испугался, что чего-то не могу. В какой ВУЗ поступать, я еще не решил тогда. Придя домой с документами, я сказал об этом маме. Она соглашалась со всеми моими решениями и спокойно восприняла и это. Мама думала так: раз Генечке там нехорошо, значит, и не надо ему туда ходить.