Герман Кричевский - Всего понемногу

Опять монографически ушел в одну тему, – на этот раз в тему курения, и никак не начну вспоминать про эвакуацию.

В начале обозначу маршрут передвижения нашей семьи с лета 1941 года по осень 1943 года. Москва – Ростов-на-Дону – Астрахань (через Сталинград, Калач) – Красноводск (через Махачкалу, Баку, порт Шевченко) – Тбилиси – Краснодар – Москва.

Ехали мама, брат и я. Мой любимый брат Илья очень хорошо описал нашу Одиссею. Все правильно. Но у меня свой взгляд, вначале войны это взгляд восьми-, потом одиннадцатилетнего мальчика.

У Ильи, старшего меня на шесть лет, получается картина, увиденная, соответственно, сначала четырнадцати-, потом семнадцатилетним подростком. Уже по одной только этой причине наши взгляды могут отличаться, не говоря уже о других причинах разности ракурсов: темпераменте, направленности ума, физиологии и т. д.

Мне всего восемь с половиной лет, и мы отправляемся. Все взрослые озабочены, опечалены, даже плачут, а я жду интересных приключений и, главное, – свободы от всех взрослых. Им не до меня, мне не до них.

Я уже много раз говорил, что у меня нет не только точной, но даже и самой общей картины нашего бродяжничества, а иначе его не назовешь, – сценарий всех наших мытарств и приключений я понял, когда здорово повзрослел, годам к четырнадцати-пятнадцати. Мама и брат говорили об этом кому-то, рассказывали что-то другим людям. Меня считали маленьким, поэтому я только слушал. Между собой мама и Илья об этом не разговаривали, – что говорить, сами-то они все и так знали. Смысл нашего сложного маршрута на первый взгляд выглядит совсем алогичного: сначала навстречу немцам на Юго-запад, потом драпака от них на Юго-восток. Чтобы спасаться, да еще с детьми, надо было сразу удирать на Север, на Северо-восток или на Восток. Но наш немыслимый маршрут был предопределен папиным служебным положением. Тогда я этого не понимал, не мог понять, да и не задумывался. Для меня было так: мы поехали навстречу к чему-то новому, а то, что по дороге можно попасть к фрицам, так это даже взрослым в голову не приходило, не то, что такому молокососу, как я.

Так вот! Папа мой, Евсей Ильич Кричевский, был перед войной и после войны средней шишкой в системе министерства рыбной промышленности СССР, на уровне члена коллегии министерства. Это при том, что образование у него было – один хедер, что соответствовало уровню начальной школы. Но папа был очень способным организатором, мгновенно считал в уме цифры, просчитывал ситуации, складывал, вычитал, обладал очень хорошей памятью и был абсолютно честным, до дури честным человеком, всю жизнь занимая теоретически взяткоемкие чиновничьи должности. Поскольку у Министерства Рыбной промышленности были свои флотилии на Черном и Азовском морях, т. е. в будущих зонах активных боев, эти флотилии должны были быть задействованы, как для вылова рыбы и обеспечения армии рыбной продукцией, так и для военных операций, если понадобится. Флотилии был присвоен статус «военизированной». Все руководство Министерства было призвано в военный флот, всем сотрудникам были присвоены военно-морские звания. Отец стал капитаном второго ранга и всю войну пробыл в этом звании, которое соответствует званию полковника сухопутных войск. Перед войной он получил орден Почета, во время войны получил боевой орден Красного знамени, много медалей. В войну попал в окружение и вышел из него чудом.

Опять я отключился от основной линии и потому вынужден вернуться. Само министерство рыбной промышленности и его сотрудников стали перемещать ближе к военным действиям. Семьи руководящих работников министерства двигались вместе с главами их семейств. Потом, когда война вошла в самый разгар, а на Черном и Азовском морях начались бои, наших отцов и мужей отделили от нас. Они участвовали в боевых операциях, а нас, матерей с детьми, начали двигать на Юго-восток, подальше от немцев. Но это будет потом, а пока первым пунктом нашего назначения поближе к немцам оказался Ростов на Дону. Как мы туда добирались из Москвы, не очень помню. В памяти осталось только, что отец был с нами, что поезд целиком был зафрахтован для семей Министерства, и вагон был не товарный, а общий (позже вагоны и поезда для перевозки людей были в основном товарные) и еще, что мы долго, неделю или даже больше добирались до Ростова.

Жизнь в Ростове понравилась мне до самого последнего дня. Уехали мы из Москвы где-то в конце июля и до Ростова добрались в августе. Во всяком случае, я помню, что было лето, тепло, много фруктов и овощей, и в магазинах было все. Нас поселили в доме на одной из центральных улиц. На первом этаже находился гастроном и во дворе – колодце, куда выходили окна нашей комнаты (одна, но светлая, не в пример сумрачной московской), помещался открытый склад овощей и фруктов: арбузы, сливы, абрикосы, помидоры, огурцы. В Москве такого изобилия мы не видели. Конечно, Юг богатый, и война еще не дошла. Но очень скоро дойдет она и сюда, и все эти блага исчезнут. Купить вожделенные фрукты нам почему-то не удавалось, я уж не знаю, по какой причине. Может, к тому времени была введена карточная система, или просто денег не было. Во всяком случае, мама эти фрукты и овощи в дом не приносила. Тогда я организовал с мальчишками своего возраста набольшую бригаду. Мы раздобыли веревки и крючки; с помощью крючков зацепив какой-нибудь куль с фруктами, мы подтягивали его в нашу комнату, конечно, когда дома не было ни мамы, ни брата. И съедали все без остатка, не оставляя никаких следов. Мама и брат даже не догадывались о наших художествах. Я бы поделился с ними трофеями, но был уверен, что поддержки не получу.

Напротив нашего дома, по другую сторону улицы находилось военное, кажется, артиллерийское училище. Там регулярно проходили проводы на фронт молоденьких новоиспеченных лейтенантов; под духовой оркестр эти мальчишки (мне они, конечно, казались бравыми и взрослыми), проучившись несколько месяцев, шли на передовые. Да, мне нравилось жить в Ростове: тепло, не голодно, ощущения приближающегося фронта, возбуждающего неразвитый мальчишеский ум. Скоро начались бомбежки. Взрослые мужчины, из тех, кто не был на фронте, и парни возраста моего брата, пятнадцати-семнадцати лет, то есть допризывного возраста, поднимались на крышу и тушили там бомбы-зажигалки. Они хватали их перчатками и забрасывали в ящики с песком. Иногда и мне удавалось в этом участвовать. Но детям моего возраста не разрешалось во время бомбежек находиться вне бомбоубежищ. По сигналу тревоги все женщины и дети должны были спускаться в бомбоубежище, под которые были оборудованы подвальные помещения домов.

С первой же бомбежкой открылась очень неприятная болезнь моей мамы, – это был дикий, неуправляемый страх бомбежек. В народе его называют медвежьей болезнью. Она ничего не могла с собой поделать. С первым сигналом тревоги она бросалась в бомбоубежище с перекошенным лицом, забывая обо всем, даже о своем любимом младшем сыночке. Это был ее единственный недостаток, – просто болезнь. Вообще, она не была храбрым человеком: боялась не только бомбежек, но Власти во всех ее проявлениях. Мама боялась за себя, за мужа, за детей. А все остальные, кто оказывался вне этого узкого круга людей, не были для нее теми, за кого она могла волноваться. Потом к узкому кругу избранных добавились жены ее сыновей и внуки.