Михаил Лемхин - Вернуться никуда нельзя. Разговоры о кино, фотографии, о живописи и театре

Разумеется, единство времён – ценность, принадлежащая системе культуры вообще, а не только «шестидесятникам». И Древний Рим Бродского – явление того же порядка, что и Античная Греция Мандельштама или Европейское Средневековье Блока. ХХ век возвращался в древность, чтобы оттуда взглянуть на себя. В этом – цель любого возвращения в прошлое, независимо от временной дистанции.

Но разве не в этом же – один из главных смыслов искусства? Не оно ли – в духе и во плоти – сохраняет для вечности конкретные времена, чтобы всегда было куда возвращаться?!

Михаил Лемхин прямо говорит об этом в трогательно сдержанном рассказе о том, как сложилась другая его книга – «Фрагменты: Иосиф Бродский, Ленинград»:

«В любом случае сочинительство означает сохранение, как бы вы ни сочиняли – при помощи пера, компьютера или фотоаппарата».

Если читатель не знает этой другой книги – смею заверить его, что она, сочиненная с помощью фотоаппарата, замечательна не только своими «фрагментами»-фотографиями, но и своим целым. Назвать ее альбомом – ничего не сказать. Она представляется мне визуальной поэмой о Поэте и о его Городе. О Бродском, каким он был в Америке. О Ленинграде, каким он был и в эпоху Бродского, и до нее, и после нее. Об их возвращении друг к другу – и об их не прекращающемся диалоге.

Можно было бы подумать, что эта другая книга создана другим Михаилом Лемхиным – незаурядным фотографом. Но нет – он един и одинаково органичен во всех своих ипостасях: портретиста и пейзажиста, критика и киноведа, эссеиста и интервьюера.

Более того, полагаю, что у многочисленных талантов Миши есть общий знаменатель: собеседник .

Этот редкий талант предполагает целый букет дарований в человеке: умение слушать и слышать, наблюдательность и внутреннюю сосредоточенность, способность соглашаться и решимость возражать, быть открытым к другим и оставаться самим собой при всех и любых контактах.

Объектив его фотоаппарата столь же взыскующ, доброжелателен и строг, как и его компьютер, исполняющий роль пера. Мне довелось однажды испытать на себе взгляд его камеры – молчаливо-неодобрительный, когда лицо мое, видимо, напрягалось мнимой значительностью, но скорострельно-отзывчивый, когда наш разговор заставлял забыть о своей внешности. Не зря Сергей Эйзенштейн называл оптическую линзу камеры субъективом .

Искусство фотографии означает сокрушительное поражение гётевского Мефистофеля: останавливая прекрасные мгновения, «субъект культуры» вовсе не теряет своей души – наоборот, благодаря таким «остановкам» расширяется пространство времени, поддающегося вечному возвращению.

Наш собеседник в этой книге, фотограф и писатель Михаил Лемхин таким искусством владеет и сполна его понимает.

Наум Клейман,

Москва

Статьи и заметки, собранные в этой книге, – не академические работы, а журнальные и газетные материалы, отклики на новые и старые фильмы, выставки, книги и спектакли. Но, по большей части, это не рецензии, а разговоры по поводу. Разговоры по поводу той или иной книги, того или иного фильма. Время и место этих разговоров не менее важны, чем сами фильмы и книги, о которых идет речь.

Поэтому статьи расположены в хронологическом порядке. Под каждым текстом стоит дата написания (которая во всех случаях, кроме одного, совпадает с датой первой публикации).

О месте следует сказать особо. Вот уже 29 лет я живу в Сан-Франциско. Уезжая, я был уверен, что никогда больше не увижу города, в котором родился и вырос. Так и получилось. И хоть нынче легко и просто сесть в Сан-Франциско в самолет и вылезти из самолета уже в Петербурге (я делал это несколько раз), – туда, откуда я уехал, я не смогу попасть больше никогда. Вернуться никуда нельзя. Мои дети выросли в Сан-Франциско. Мои внучки и мой внук родились в Сан-Франциско. Я никогда уже не буду тем человеком, которым я покидал Ленинград. Сегодня, когда я говорю «мой город», я представляю себе странный конгломерат двух городов, в котором Тихий океан сосуществует с Фонтанкой и Невой, а проспект Майорова переходит в Сансет-бульвар. Это и есть место, в котором я живу. Я читаю книжки, отправляюсь на выставки, захожу в кинотеатры в качестве жителя этого города. Таков мой взгляд или, по крайней мере, мой ракурс. Вернуться никуда нельзя.

Статьи, собранные под этой обложкой, были опубликованы в газетах и журналах «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Русская мысль» (Париж), «Панорама» (Лос-Анджелес), «Кстати» (Сан-Франциско), «Реклама (Чикаго), «Час пик» (Санкт-Петербург»), «Дело» (Санкт-Петербург), «Невское время» (Санкт-Петербург»), «ExLibris» (Москва), «Литературная газета» (Москва), «Чайка» (Балтимор), «Прочтение» (Санкт-Петербург), «Новый мир искусства» (Санкт-Петербург), «Звезда» (Санкт-Петербург). Но чтобы из статей возникла книга, необходима была помощь моих друзей Дмитрия Ленкова, Юрия Александрова, Самуила Лурье и Наума Клеймана, которым я хочу выразить свою благодарность.

Михаил Лемхин

– Давайте начнем сразу же с ключевого вопроса. Как вы полагаете – что происходит? Глубокие изменения или внешние какие-то перемены? Кажется ли вам это неожиданным? Насколько, по вашему мнению, это серьезно?

– Да, самый очевидный вопрос и самый мучительный для ответа. Я сам себе не могу толком ответить, что происходит… Я только могу сказать, что когда все начиналось, я кинулся в это с головой. Я отложил свою обычную работу, занялся публицистикой как самым действенным жанром. Радио, кинохроника, выступления, работа в газетах, в тонких журналах. Это у меня стало основным. Каждый находит себе какое-то определенное место; я старый москвич, родился в Москве, в Москве прожил всю жизнь, и я выбрал Москву, борьбу за Москву, которую уничтожают… Сохранение памяти – не путать, упаси Боже, с целями «Памяти», – сохранение памяти в высоком смысле, это большая задача любого человека, связанного корнями с этой страной…

Конечно, у меня есть надежда, что это серьезно, глубоко, не то, что уже однажды было, когда мы все так поверили хрущевской оттепели. И надежда эта строится не на чем-то отвлеченном, не на слепом доверии к власти, которого у меня вообще совершенно нет, а просто на том, что нет альтернативы. Иначе – банкротство, иначе – конец, развал. Все должно быть перестроено – вся экономика, психология, все, чем начинена человеческая жизнь, душа, все должно быть изменено. Мы дошли до полного предела, нас обгоняет уже Китай, Индия, и я не знаю еще кто.

– Скажите, Юрий Маркович, а вас не тревожит мысль – для чего все это начальству? Почему они разрешили эту активность? Наверное, у них есть свои цели, да? Какие именно, – я не знаю, и вы, вероятно, не знаете. Так? Но вот что важно, какова же позиция интеллигенции? Поддакивать начальству? Обживать теперь разрешенное пространство истории и культуры? Или у интеллигенции есть своя позиция? Как вы это понимаете?