Михаил Лемхин - Вернуться никуда нельзя. Разговоры о кино, фотографии, о живописи и театре

– Кстати, это не все. Дело еще забавнее. Сначала было опубликовано сообщение, ну там, в связи с двухсотлетием со дня рождения наградить писателя Проскурина Петра Лукича… И прочее. Прошло несколько дней, и вдруг еще одно награждение – Залыгин. Тоже Звезду, и не в связи ни с чем. Просто – за большие заслуги. То есть откровенно для баланса.

– Значит, кто-то хочет, чтобы было равновесие. Залыгин ведь – человек перестройки. Ну, он и писатель хороший, он и ведет один из лучших журналов – «Новый мир». Правда, «3намя» его перешибло. А Проскурин – это представитель тьмы. Видимо, они хотят, чтобы было какое-то равновесие. Тоже плохо, что поделаешь. Отражает борьбу, которая там есть…

– Значит вам кажется, что есть борьба на самом верху .

– А вам?

– Здесь, на Западе, как, похоже, и в метрополии, масса гипотез, но, по существу, все сводится к двум основным. Первая: некая прагматичная группа пытается отладить механизм, чтобы сохранить систему, другая же группа, назовем ее консервативной, сопротивляется, полагая, видимо, что не все методы, используемые первой группой, хороши, считая, вероятно, эти методы опасными лично для себя или даже для системы. А вторая гипотеза: никакой борьбы вовсе нет, внешние признаки борьбы разыгрываются с целью дезинформации как своих, так и Запада…

– Что тот, кто во главе, – светлый, да? Ангел. А рядом с ним, мол, бес, а на самом деле они сговорились? Я не верю.

– В чистом виде – я тоже не верю. Но должен вам сказать, что так бывало множество раз.

– Конечно, бывало. Один – Гарун аль-Рашид, а другие – злые визири. В данном случае это не так…

– Что нам до чужой истории. Я недавно читал, то ли у Чудаковой, то ли у Шварца о том, как Сталин и Молотов спорили прилюдно в ложе Художественного театра. Тема была такая: везти или не везти «Дни Турбиных» в Париж. И Сталин говорил – везти, а Молотов – нет. И, разумеется, весь театр, да и все окружение театральное были взбудоражены. И, разумеется, – не повезли.

– В данном случае, это так. Аналогии – замечательная вещь, но они не обязательно работают. Иначе все и было бы абсолютно одинаково, а вот происходят вещи совершенно неожиданные. Я глубоко убежден, что это не игра, это не распределение ролей: ты – светлый, я – темный. А главная причина простая. Горбачев-то затеял все это вовсе не для того, чтобы заработать какой-то политический капитал. Страна-то в самом деле в состоянии отчаянном. Это же реальность, от нее-то никуда не скроешься. Ну, есть люди, которые спокойны, их не колышет. Пропади это все пропадом, лишь бы я мирно дожил, мои дети кончили бы МИМО и поехали работать за границу. Он же, между прочим, давно пытается… Он ведь когда-то придумал одну вещь, которая могла бы дать средства для осуществления продовольственной программы. Она, между прочим, очень была простая – на одну копейку повысить цену на хлеб… У меня много друзей в Министерстве сельского хозяйства, я, как вы знаете, делал «Председателя», и так получилось, что много друзей на разных уровнях… Да, вот я как-то поехал в Липецк по своим делам, и один человек, занимавший крупный пост в сельском хозяйстве, за мной увязался. И вот, помню, он ждал газету с каким-то докладом Горбачева о сельскохозяйственных делах. Побежал, вернулся с газетой и говорит: «Нет, не прошло, нет этого». Я говорю: «Чего?» «А вот, чтобы хлеб на одну копейку подорожал». Горбачев тогда был только что вынырнувший человек. Он ведь правильно придумал – то, что покупают все. Понимаете, это же не водка даже. Есть люди непьющие, хотя и мало. Хлеб едят все. Не предмет роскоши. Двести пятьдесят миллионов копеек на одном килограмме хлеба. Он рассчитал, что это и будет тот капитал, который поможет поднять сельское хозяйство. Понимаете, он тогда уже задумывал нечто. Какие-то планы строил. И не случайно он пришел, когда поняли, что надо страну спасать.

– Что значит – не случайно? Понятно, что не с пустого места. Чем бы он ни занимался, он делал какую-то партийную карьеру при том самом застое… Он должен был или тихариться, или иметь союзников. Он должен был быть избран ими. Не нами, а ими.

– Я не думаю, что он был девочкой такой наивной в панталончиках с косичками, которая боится темных углов. Политики такими никогда и не бывают. Много вы видали политиков, у которых не было бы, ну, я не знаю, сделок с совестью? Самое удивительное, что хотел что-то делать реальное – Андропов. Как ни странно, Андропов, который занимал такую малопривлекательную должность.

– Между прочим, это тоже очень любопытная деталь, характеризующая планы начальства. Планы-то мы не знаем, но, вот, знаем, кто эти планы составлял. Действительно, ведь человек, который занимал «малопривлекательную должность», – один из отцов-основателей перестройки. Скажем осторожно: «один из». А может быть, и просто – один? Вы знаете, как создавалось «Покаяние»? Знаете, что Шеварднадзе лично курировал фильм?

– Да, знаю. Это здесь все говорят. В Москве я этого никогда не слышал.

– Об этом говорил сам Абуладзе. И со сцены, выступая в Беркли 3…

– Мне он этого никогда не говорил.

– Он рассказывал, что принес первый набросок сценария на 18 страницах Шеварднадзе, тогда первому секретарю грузинского ЦК. Тот прочитал, одобрил и просил, когда сценарий будет готов, никому его не показывать. Только ему – лично. Абуладзе говорит, что так и поступил. Это было в 1981 году. При Брежневе. Дальше. Сценарий был готов, Шеварднадзе, понимая, что Госкино такое не утвердит, предложил снимать на грузинском телевидении. У республиканских телестудий есть несколько часов, не контролируемых Москвой. Москва требует сообщить только фамилию режиссера и тему. Они послали в Москву телеграмму: «Народный артист Абуладзе будет снимать фильм на морально-этическую тему». То есть фильм снимался в секрете от Москвы. Но все равно должен же был наступить момент, когда там узнают. Пусть даже удастся закончить фильм – дальше-то что? Понятно и ежу, что фильм в брежневские времена выпустить не могли. И вообще – ни в какие. Такой фильм мог появиться только одновременно с антисталинской кампанией, только в этом случае. На что же, спрашивается, рассчитывал Шеварднадзе? Что, он карьеру свою на карту ставил, чтобы доставить Абуладзе удовольствие? Чтобы сделать доброе дело перед Богом? Невероятно. А вероятно, то есть, совершенно очевидно – он действовал не самостоятельно, а согласовав с начальством, наверное, с кронпринцем, с Андроповым. Других объяснений я не вижу. Выходит, что все происходящее планировалось – по крайней мере в общих чертах – Андроповым. Знаете, Юрий Маркович, я спросил Абуладзе: «На что же Шеварднадзе рассчитывал, прикрывая работу над „Покаянием“?»