Станислав Смагин - Горько-своевременные мысли. Что будет с Россией?

Что-то сломалось, видимо, и, по мнению многих исследователей, в 1968-м. Запад в тот год погрузился в пучину массовых студенческих и вообще молодежных протестов, волнений, демонстративных выходок радикальных молодежных движений. Молодежь под смелыми, но расплывчатыми лозунгами вроде «запрещается запрещать» показывала, что не хотят жить, как отцы. Знаковым тот год выглядит и для нас. Дело не только в интервенции в Чехословакию, геополитически вынужденной, но показавшей недостаточную маневренность Кремля в сфере «мягкой силы», задевшей западную левую интеллигенцию и смутившей собственную, советскую. Операция «Дунай» – лишь верхушка айсберга, начавшего постепенно и неумолимо таять.

Несмотря на все это, 1970-е и мы, и Запад, пусть и корчившийся в кризисах, прошли более чем достойно. Вообще, 1960–1970-е – возможно, пик и лебединая песня христианской цивилизации во всем ее разнообразии. Благотворная конкуренция систем и их сотрудничество дали миру технологические, гуманитарные и культурные достижения, до сих пор не превзойденные, разве что развиваемые и засовываемые на потеху публики в новые броские обложки.

Период правления Брежнева был одним из самых европейских в нашей истории, по крайней мере если сравнивать с Европой тех же лет.

Взять хотя бы терминологию. Слово «застой», изначально наполненное негативной семантикой, не равнозначно, но близко по значению пресловутому «концу истории». А именно «конец истории» французский мыслитель русского происхождения Александр Кожев, один из отцов послевоенной европейской интеграции, называл идеалом и целью объединенной Европы. Фактически «застой» Брежнева и «конец истории» Кожева во многом совпали и по смыслу, и по времени.

Были мы близки к Европе (здесь и далее под ней в первую очередь имеется в виду Европа Западная, вне Организации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи) и потребительскими ориентирами, свидетельство чему – известная формула «квартира – дача – машина». Да, в целом потребление по разным причинам было у нас скромнее, но это компенсировалось большей социально-экономической стабильностью и меньшим социальным расслоением. То есть в дуэте социальности и потребления у нас было побольше социальности, а у европейцев – в среднем по палате – потребления.

И ведь что интересно, потребительские запросы пришли к нам с Запада, а на Западе, в свою очередь, социальное государство во многом появилось именно благодаря необходимости выдерживать идейную конкуренцию с советским проектом.

Что касается политики, то обратная связь и возможность влияния СМИ и общества на процессе в стране были, как ни странно, более сильны, чем сейчас. На фундамент идеологии и самую верхушку покушаться не разрешалось (хотя после очередной «смены вех» ругали и прежнее высшее руководство). Но для чиновников, партийных функционеров, руководителей предприятий, представителей художественной богемы – журнал «Крокодил» и газетная рубрика «Письмо позвало в дорогу» были пострашнее расследований Навального, и угроза была постоянной и реальной, а не симулятивной и по большим праздникам. Доставалось целым отраслям и центральным министерствам – так, ставший позже ярым либералом журналист Юрий Черниченко в резонансной статье «Комбайн косит и молотит» (журнал «Новый мир», 1983 год – первый послебрежневский) поставил суровые диагнозы не только флагману отечественного сельхозмашиностроения заводу «Ростсельмаш», но фактически всей сельхозмашиностроительной индустрии в целом. Видные писатели и публицисты вступались за русскую деревню, экологию, сохранение памятников культуры и порой добивались не только локальных, но и масштабных побед, таких как в кампании против поворота сибирских рек. Порой фактор обратной связи приходилось учитывать и во внешней политике: например, в декабре 1973-го глава советского МИДа легендарный Андрей Громыко в беседе с израильским коллегой А. Эбаном заявил, что одномоментно советско-израильские дипломатические отношения восстановить не получится ввиду непонимания подобного шага советским обществом.

В плане религиозных свобод мы с Европой и Западом, несмотря на послехрущевское ослабление вожжей и возросшую терпимость, сравниться не могли. Но при этом на Западе имел место нисходящий тренд нараставшей секуляризации и обмирщения, в СССР же, напротив, нарастало религиозное пробуждение. У интеллигенции оно было связано с духовными поисками, где-то, если говорить об интеллигенции либеральной, и с определенной модой, у остальных – с модой в первую очередь.

Недаром сатира и юмор едко высмеивали страсть повесить икону в углу рядом с новеньким шкафом, а в комедии «Блондинка за углом» один из самых ярких фрагментов – пасхальная Всенощная, она же самая модная городская тусовка. Но, если говорить об антирелигиозной и антиклерикальной сатире, она была значительно мягче в сравнении с Европой если не тогдашней, то уж точно нынешней. Карикатуры из «Крокодила», вроде той, где Бог собирается смотреть хоккей и просит секретаршу сообщать посетителям, что его нет, намного приличнее похабщины от «Шарли Эбдо».

Советские философы, такие как Эвальд Ильенков и Юрий Давыдов, разговаривали с европейскими коллегами во всех смыслах на одном языке, пусть по большей части и заочно. Равными среди равных чувствовали себя в европейском писательском цеху ведущие советские писатели – достаточно упомянуть выдвижение Генрихом Беллем на Нобелевскую премию по литературе Юрия Трифонова.

Если говорить об искусстве и культуре, то именно в брежневский период были реализованы совместные с Европой, США и вестернизированной прозападной Японией масштабные и звездные по актерскому составу кинопроекты, повторение которых сейчас представить себе сложно. Да и по содержанию наши и европейско-американские фильмы, при серьезной разнице в бытовой повседневности и нюансах, были схожи.

Скажем, «Служебный роман» наполнен массой сугубо советских деталей, вроде активной Шурочки, выдвинутой на общественную работу и не дающей себя задвинуть обратно, но в целом это достаточно понятная зарубежному зрителю история о зародившемся при нелепо-комичных обстоятельствах романе начальницы и подчиненного. Такие на Западе снимались и до сих пор снимаются, например «Предложение» с Сандрой Буллок в главной роли (2009 год).

«Москва слезам не верит» – вообще типично американский сюжет о self-made woman, женщине, сделавшей себя собственными усилиями, и завоеванный «Оскар» тут совсем неслучаен. Даже такой фильм, как «Любовь и голуби», с его ироничной деревенскостью, и тот схож с франко-итальянскими картинами о чудаках из глубинки.