Сергей Дулов - Назови его свободой

Вернувшись на берег, я пристальнее всмотрелся в море, и в голову стали приходить объяснения картинкам, которые прежде мимолетом обозревались и мыслей не вызывали. Например, многочисленные небольшие выступы на поверхности воды, вокруг которых она вихрилась, набегая, оказалось, двигаются, и именно сами образуют волнения вокруг себя. Не иначе это были оконечности спинных дельфиньих плавников, а не обломков скал, унесенных штормами с берега. Иногда и сами спинки показывались или вытенялись под водой, а дальше в море вырезались из него высокие плавники и мощные горбы спин. Видимо, около берега искала себе пропитание дельфинья молодь, а родители охотились метрах в 150 – 200 от берега. Там и воронки с расходящимся вокруг гребнем воды появлялись, и глухие вздохи-выдохи, испугавшие меня, оттуда доносились.

А вскоре и прямо подтвердилось, что я делю мою частичку моря с дельфинами, когда из-за мыска, который ограничивал бухточку справа, выплыла лодочная кавалькада. Впереди на красной байдарке продвигался плотноватый, лысоватый, хмуроватый мужчина, Начальничек, как почему-то я его окрестил. За ним на желтой байдарке скользила девчушка политически незрелого возраста, с двумя веселыми русыми косичками. Замыкали строй два разнолетних парнишки, сосредоточенно выгребавших на синем каноэ. Начальничек и возгласил: «Смотрите, дельфины!». «Дельфины, дельфины!», – зазвенела девочка. А ребята мужественно промолчали.

Вообще природа мало доставляла хлопот, скорее, забавляла. Например, почему чайка садилась на камень по левую руку от меня, а баклан – на обломки скал по правую? И если чайка иногда и справа устраивалась, коли место бакланом не было занято, то тот никогда слева не объявлялся. Баклан оказался намного осторожнее чайки. Та подпускала к себе метров на 10, а то и ближе, а баклан срывался с места и за 20 метров. Иногда взлетал, иногда нырял, да так, что, казалось, утонул. Я как-то подошел к тому месту, откуда он нырнул, как можно скорее. На дне не увидел никакого следа. И в пределах взгляда не было птицы на поверхности. Лишь солнечные блики качались и смеялись на маленьких волнах. Подумалось, что баклан, нырнув, превращается в камень. А в другом, незнамо каком месте и из другого камня снова оборачивается в птицу. В вольной природе каких только чудес не бывает, и всамделишних, природного происхождения, и придуманных – только труд приложи.

Как-то меня посетил куропаточий выводок. Я пережидал дневной зной в небольшом распадке, по которому весной спускалась талая вода, а сейчас он был сух. По откосам распадочка, по окраинам оставленного водой руслица росли кое- где маслины, под одной из которых я и нашел себе благодатную тень. От чтения меня отвлек шелест, на противоположный бок распадка в нескольких местах уселись куропатки, скорее всего, самцы – куропачи. Вслед за ними сверху откоса пестрыми волнами заскользили вниз цыплята в сопровождении куропатки. Я уткнулся опять было в книжку, но что-то меня потянуло поднять голову. Цыплята, как оказалось, освоили уже и мой бок долинки, и в полуметре от меня пасся хвостиком вверх куропаченок, который вдруг поднял головку и взглянул на меня черным круглым глазом. Так мы и смотрели друг на друга несколько секунд. Потом он опять занялся своими земными делами, а вскоре выше всех сидевший петушок что-то клекотнул и полетел в верх распадка, за ним побежали курица с цыплятами, которые переваливались с лапки на лапку, покручивая гузками. Думаю, что глядеть глаза в глаза – это животная манера. Люди, бывает, заранее прячут глаза при встрече, а животные – никогда. Возможно, выдаю желаемое за действительное, но сдается, что гориллы ещё не умеют отводить глаза, а на следующей ступени близости к человеку шимпанзе уже овладели этой наукой. Из чего, полагаю, следует, что предки человека на самом деле были когда-то животными, в том числе и птицами. И женщины, судя по способности (или пристрастию?) вилять, как говорится, бедрами, сохранили в себе больше птичьего, чем мужчины. Наверное, я так теперь обязательно и буду писать, когда какая-нибудь кокетка начнет вертеть гузкой, – по-цыплячьи, по-утиному, по-гусиному или как-то еще, в зависимости от художественной задачи.

Вообще соплеменники расстраивали. В первую очередь, мальчишки, мелкотня. Я их уничтожители прозвал, потому что они, копаясь в прибрежных камнях, отлавливали все живое. И крабиков, размером с копейку, и мизинечных мальков. Ну и матерились детишки беззаветно.

Подальше от берега, там же, где кормились дельфины, добывали морепродукты промышленники постарше, с масками, порой в гидрокостюмах и с гарпунами, садками. Набивали их, в основном, рапанами продажной величины. Мне так казалось, что дельфины намеренно не соперничали с промышленниками. Дельфинье стадо как будто нарочно не приплывало на кормежку, если могло столкнуться с ними. То есть уже с утра, когда я приходил к морю, дельфинов не было, а потом, попозже обязательно появлялись охотники.

Еще встречались девицы с фотоаппаратами или смартфонами. Неподалёку располагалась каменная гряда, с выступавшими толстенными отломками некогда береговых пластов. Перебираться через эту чертоломицу было непросто, хотя издали гряда выглядела как спинной плавник ерша. Большое видится на расстоянии, но плоским. Вот на этих «колючках» -отломках девушки любили фотографироваться. На них всегда был хоть слабый ветерок, который распущенные волосы развевал. Девушки становились в позу греческой буквы «лямбда» (это которая раздернутый вход в палатку напоминает), волосы распушивали, подбрасывали, а подружки их снимали. Наверное, потом в различных «книгах морд» получали лайки. Реклама – двигатель…

Сам же я по традиции читал. Сначала книжку про Василия Аксенова – напал как-то на «бестселлер» Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов». А где Аксенов, там и шестидесятники, и диссиденты, и общественное звучание – причем якобы лидерское… О том времени все еще говорят, видимо, есть зудящее подозрение, что сказано и не все, и не так. Потому решил почитать и сами произведения одного из головных «шестидесятников». Что публиковалось в Союзе, я читал, и мнение, которое об Аксенове сложилось, не совпадало с кабаково-поповским. Так что решил познакомиться и с эмигрантским творчеством его. Обновленное впечатление опять-таки противоречило «Аксенову», но и собственному прежнему мнению. Впрочем, тема выявилась запретной вообще, поскольку для меня открылось аксеновское матерщинничество. А мат, убежден, выносит текст из литературы, из беллетристики. И предмет интереса, а также желательного высказывания вроде бы исчез (на аксеновском, во всяком случае, примере и образце). Но тут случилась экранизация аксеновской «Таинственной страсти». Телеверсия оказалась стыдливей, и формально табу можно было снять…