Александр Черенов - О ВЫСОЦКОМ, О «БИТЛЗ», О ЖУКОВЕ… И О СЕБЕ

– Сейчас вас отведут в баню, распределят по отрядам, ознакомят с правилами внутреннего распорядка нашего учреждения, а завтра у вас начнётся совершенно другая, новая жизнь.

Казалось бы, чего ещё надо: «разжевали и в рот положили», но народ всё ещё «отсутствует мозгами». Никого не удивляет «распределение по отрядам»: все знают, что даже в благословенной Германии репатрианты «из бывшего СССР» вынуждены какое-то время «отбывать на пересылке», тактично именуемой «общежитием для переселенцев». Никого из моих попутчиков – другой характеристики они и не заслуживают – не настораживает определение «земли обетованной» как «учреждения». Поэтому толпа спокойно – как бараны на бойню – и даже с неподдельным энтузиазмом следует на омовение в сопровождении «дружелюбной» охраны.

Не собираюсь никого просвещать: и настроение не то, и желания ни на грош. Для такого случая есть более доходчивые, правда, и более радикальные, методы. Пусть этих «горбатых» «могила исправит»: на то они и «горбатые», а она «могила». А мой номер – шестнадцать. Во всех смыслах: вдруг, и в самом деле, выдадут такой? А в том, что какой-нибудь да выдадут, я уже не сомневаюсь.

Я молча делаю квазистроевой поворот на месте, чтобы условно присоединиться к этим мне, безусловно, не товарищам. Ну, разве что товарищам по несчастью. Да и тут «возможны варианты». Почти в духе Толстого с его «каждой семьёй», которая «несчастлива по-своему». Я почему-то надеюсь на то, что даже в общем бараке каждый из нас будет несчастлив по-своему. Тут и «возможны варианты»: «каждый своего счастья кузнец»… даже в контексте несчастья. И ещё: даже, «влача Христов крест», я не собираюсь нести кусочек соседа…

– Минуточку!

Меня неожиданно придерживают за рукав. Оглядываюсь. Ба: сами герр лагерфюрер!

– Мы можем поговорить наедине?

Усмехаюсь – не слишком весело, но и без пиетета.

– Смешно – особенно применительно к вашему учреждению… герр лагерфюрер.

Теперь уже смеётся он – в отличие от меня, жизнерадостно.

– Вы кажетесь мне единственным «не бараном» из всей этой толпы, уважаемый Александр… Вы позволите так Вас называть?

– А что: номера присваивать не будут?

Внешне, да и голосом, я – сама невинность. Лагерфюрер заливается смехом.

– Вижу, что я не ошибся в Вас! И вижу, что Вас не удивляет моё знакомство с Вашими реквизитами.

Почти равнодушно жму плечами.

– А чему тут удивляться? Я не настолько глуп, чтобы поверить в то, что Вы ограничились лишь сведениями, указанными в письме. Наверняка, «провели разведку на местности».

– Разумеется.

Лагерфюрер тоже не удивляется: спокоен и деловит.

– И по её результатам мы очень хотели заполучить именно Вас, уважаемый Александр. Нет, эти скоты тоже нам пригодятся, но в совершенно ином качестве.

Смотрю на лагерфюрера ироническим взглядом, откуда-то снизу: учитывая метр восемьдесят пять мужика и его прочти квадратные габариты, делать это нетрудно.

– Сейчас, конечно, Вы предложите мне должность «капо»?

– «Капо»? – в честном недоумении морщит лоб визави.

– «Кацетполицай», – всё так же «мило» улыбаюсь я. – В фашистских концлагерях – полицейский из числа заключённых. Аналог «отрядов внутреннего порядка» в советских ИТК, только в более жёсткой форме, потому что «кацет» обычно набирались из уголовников-рецидивистов, которым убить человека – что муху прихлопнуть.

Лицо босса сереет, он уже открывает рот для отповеди, но я не даю ему «отработать на перехват».

– А Ваша контора, судя по всему, недалеко ушла от немецкого «шталага»… Что тут у вас? Что-то вроде общины кришнаитов? Муниты? Свидетели Йеговы? Приверженцы сайентологии? Уверен: что-то вроде этого, только в более жёсткой и прямолинейной форме.

Некоторое время лагерфюрер молча качает головой. Наконец, он хмыкает и усмехается. К моему удивлению – которого я, разумеется, не показываю – выглядит он при этом как-то не очень начальственно и даже смущённо.

– Вы сейчас лишний раз доказали, что мы в Вас не ошиблись… Вы – очень опасный… и очень полезный человек. Поэтому я буду с Вами откровенен: другим это откроется в процессе…

– Эксплуатации, – с невинной рожей ставлю я точку – и зарабатываю ещё один благосклонный взгляд лагерфюрера.

– Приобщения, – несмотря на благосклонность, «скромно» уточняет он. – Эта публика ждала манны небесной – и она получит её…

– В виде перловой крупы, – ещё раз вклиниваюсь я с невинным видом.

Лагерфюрер смущённо – смущения в этой мимике гораздо меньше лукавства – теребит кончик носа.

– Видите ли, дорогой Александр… Коль скоро мы – с Вашей подачи – затронули тему концлагерей, Вы должны помнить любопытную надпись над воротами одного из учреждений этой системы.

– «Jedem das Seine»? – не слишком трачусь я на догадку.

– Именно.

Лицо контрагента, только что излучавшее симпатию в мой адрес, внезапно меняет выражение. Черты его ужесточаются, а из-под сдвинутых бровей на меня смотрят холодные колючие глаза совсем не Деда Мороза. Надеюсь, что всё это не по моему адресу.

– Прежде чем фантазировать на тему благотворительности, они лучше бы подумали на другую тему.

– «Бесплатный сыр»?

– Точно! Хотя бы на пальцах считать эта публика должна уметь! Вот и посчитали бы, во что обходится эта благотворительность принимающей стороне. А некоторые ещё прихватили с собой весь домашний скарб: чего ж не прихватить на халяву?

По-русски лагерфюрер говорит не хуже меня, да и выглядит вполне по-русски. Не берусь угадывать, но он явно из эмигрантов третьей волны, если не второй, послевоенной. С эмигрантами времён Горбачёва и Ельцина его не спутаешь. Некоторые слова он интонирует по-другому: так в Союзе – даже бывшем – давно уже не говорят. Да и в манерах его, кроме старорежимности, чувствуется многолетняя оседлость: он уверен в себе, и вместе с тем, не ассимилирован.

– «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения…»? – снова понимающе кривлю я щекой.

Визави утвердительно машет головой.

– За всё в этой жизни надо платить, дорогой Александр. Нас, русских, в Канаде не так уж и мало. Но все они разобщены, многие интегрированы и дерусифицированы – с ними каши не сваришь. В массе своей они давно утратили какую бы то ни было связь с Россией, а многие уже и по-русски не говорят. Среди них есть успешные предприниматели, но б`ольшая часть работает «на дядю».

– То есть, свободных ресурсов в наличии не имеется? – понимающе усмехаюсь я. Знак вопроса здесь присутствует формально – исключительно для порядка: я больше утверждаю, чем спрашиваю.

– Нет.

Контрагент даже не пытается косить в меня взглядом. Никакого осуждения моей прямолинейной сообразительности с его стороны не наблюдается. Кажется, мужику даже нравится то, что ему нет нужды вдаваться в детали.