Майя Гельфанд - Субботние беседы. Истории о людях, которые делают жизнь интереснее

– Ну хорошо, вы от природы борец и бунтарь. Но подавляющее большинство евреев Советского Союза решило приспособиться, строить карьеру, идти по партийной линии.

– Я даже не здоровался с теми, кто пошел по партийной линии.

– Вы их презирали?

– Конечно. Это конформисты. Им только презрение полагается. Странный вы человек, а как иначе? Человек только тогда состоится как личность, когда он противостоит окружающей среде. В нацистской Германии человек обязан был быть против нацизма, а в коммунистической России – против коммунизма.

– А если бы вы родились палестинским арабом, вы бы что сделали?

– Во-первых, я бы покончил собой.

– А во-вторых?

– А во-вторых, служил бы Израилю.

– То есть стали бы предателем родины?

– Да. Я и так предатель родины, ну что поделаешь.

– А предатель родины в ваших глазах – это не презренный человек?

– Смотря какая родина. Ответ перед Богом важнее, чем ответ перед земными властями.

– Итак, угон самолета не состоялся и вас приговорили к смертной казни. Что чувствует человек, когда сидит в камере смертников?

– Трудно сказать… Ждет смерти. Я себя утешал тем, что до меня расстреляли миллионы, а теперь пришла моя очередь.

– А как вам объявили о помиловании?

– Это было под новый год. 31-го декабря меня заковали в наручники и ночью повезли куда-то четыре надзирателя. Я был уверен, что меня ведут на расстрел. Единственная мысль была: не показать, что я боюсь.

– А вы боялись?

– Естественно. Но я должен был достойно встретить свою смерть. Ну, а там мне объявили о замене смертной казни на пятнадцать лет заключения.

– Вы испытали облегчение?

– Я не поверил. Потому что никто ведь не знал, как приводят в силу смертный приговор. Одна из легенд гласила, что смертникам специально сообщают о помиловании, чтобы они расслабились и не сопротивлялись. Потом, правда, я получил телеграмму от Сахарова и Боннэр, мол, поздравляем. Но я все равно не верил. И только недели через две, когда меня из камеры смертников перевели в обычную камеру, я поверил.

– Как вы не сошли с ума?

– Наверное, ума мало было.

– Ну а если серьезно. Что вас держало?

– Ненависть.

– А кроме?

– Я писал дневники.

– У вас была бумага, карандаш?

– О, это целая история. Сейчас я вам покажу.

Он уходит и возвращается с конвертом, из которого вываливаются прозрачные длинные отрезы бумаги, исписанные крохотным, миллиметровым почерком.

– Это те самые знаменитые «Дневники», которые вы писали в лагере?

– Да, они самые.

– Обалдеть! А что это за бумага?

– Ха, такой бумаги нет на свете, кроме как в лагерях. В соседнем уголовном лагере делали радиодетали и заворачивали их в эту бумагу. А извозчик был у нас один на два лагеря. Он за пачку чая доставал мне эту бумагу. Я скатывал эти записи в тонкий рулон и ждал иногда месяцами, пока ко мне приедет на свидание кто-нибудь из друзей, кому можно доверять, и можно будет эти дневники передать на Запад.

– Скажите, а после того, как вам объявили о помиловании, вы поверили в Бога?

– Тогда – нет.

– А когда?

– Уже здесь, в Израиле. Здесь слишком много чудес, мать. Надо быть слепым и глухим, чтобы этого не видеть и не слышать. Ведь мы находимся в сердце истории, этого невозможно не заметить. И Бог здесь все время присутствует.

– А когда вы приехали в Израиль, вы не испытали разочарования?

– С какой стати? Никаких особых иллюзий у меня не было. Я знал, что это маленькая, провинциальная, нищая и воюющая страна. И я знал, что мы приехали сюда, чтобы строить ее. Я определил для себя так: Израиль – это нормально плохо.

– В отличие от Советского Союза, в котором было ужасно плохо?

– Да. Здесь было нормально плохо, а там было совсем плохо.

– Приехав в Израиль, вы перестали бороться с режимом?

– Конечно, я же не параноик, чтобы все время бороться. Было уже не до этого. Надо было жизнь устраивать.

– Я читала, что вас приговорили к расстрелу без конфискации имущества за отсутствием оного. То есть у вас ничего не было?

– Абсолютно. Я ехал голый. У меня даже чемодана не было.

– И вот, в Израиле начался новый период вашей жизни. Вы создали газету.

– Да, я создал газету «Вести», тираж которой на пике превышал тираж «Хаарец».

– Но у вас же не было журналистского опыта?

– Никакого. Я даже газеты тогда не читал. Я купил лучшие англоязычные газеты на то время, взял оттуда разные идеи, выработал некий приблизительный образ идеальной газеты, набрал сотрудников, сформулировал принципы и начал трудиться.

– Эдуард Самойлович, интеллигенция исторически всегда выступала против власти. Так было и в Советском союзе, и израильская интеллигенция не исключение…

– Я понял, можете не продолжать. Менахем Бегин сказал: «Арабы – наша беда, левые – наше проклятие».

– И вы согласны с этим?

– Да. Левизна – это разновидность душевной болезни.

– Но ведь они тоже борцы с режимом.

– Ну и что? В дурдоме тоже полно борцов.

– Тогда и про вас можно было сказать то же самое…

– Мы боролись за справедливое дело, а они – нет. В этом разница. Они исходят из ложных посылов, социалистических. А это идиотизм.

– С точки зрения Советского Союза вы были предателем родины. С точки зрения многих граждан современного Израиля левые радикалы предатели родины. Вы не видите сходства?

– Нет. Я же говорю, они исходят из ложных, абстрактных, посылов, поэтому вся эта левая конструкция ложная и нежизнеспособная. Вообще, работать должны оба полушария мозга, и левое, которое отвечает за абстрактное мышление, и правое, которое отвечает за конкретное.

– Но вы же сами говорили, что были времена, когда вы находились на грани срыва, когда вы не думали о своем благе, а исходили только из своих убеждений и верований?

– Да, было. И это было неправильно, но необходимо на тот момент.

– Вы сейчас пришли к гармонии?

– Да, абсолютно.

– А если бы была возможность изменить что-то в вашей судьбе, вы бы ей воспользовались?

– Нет, я вполне доволен. Учитывая конечный результат, выяснилось, что все было правильно. Я ведь не сломался, не предал никого. Я достойно вынес все испытания. А сейчас, наконец, занимаюсь тем, что я люблю.

– Чем?

– Читаю те книги, которые мне по сердцу, думаю, занимаюсь спортом.