Игорь Карпусь - Времена. От Цезаря до Путина

Огненная птица всегда гуляла по Руси. Ненависть к своим обидчикам и притеснителям простой безвластный человек выражал единственным доступным ему способом: брал топор в руки либо поджигал имущество врага. Вспомните хотя бы пушкинского Дубровского, а ведь он был не мужик – разорённый дворянин, и всё же в порыве мщения пустил красного петуха всесильному Троекурову. Особенно жарко дворянские усадьбы полыхали в годы революций: тогда помещиков просто выкурили из их гнёзд, и земля перешла в мозолистые руки крестьян. Потом красного петуха подпускали уже сами раскулаченные мужики колхозам и коммунам в голы «Великого перелома».

И вот в начале нового века грозная птица снова прилетела на русскую землю. Горят склады, супермаркеты, рынки, офисы… всё, где заметают следы воры и аферисты. В стране совершился и продолжается грандиозный передел собственности, множатся тайные и явные хищения, раскаляется криминальная революция. С одним существенным различием. В 1917—18 добро переходило к комиссарам и простонародью. Теперь бывшее народное добро уплывает в карманы свежеиспечённых олигархов, бизнесменов, банкиров и бюрократов – тот малочисленный слой, который ограбил общество и государство. Обобранных и обиженных – миллионы. Как тут не разгуляться красному петуху!

Читаю криминальную хронику и натыкаюсь на заурядный по нынешним временам факт. В Павлоградском районе условно осуждены 2 депутата райсовета за поджог пшеничного поля. Шли мимо скошенных валков и поднесли спичку к сухому хлебу, а когда хозяин вызвал милицию, то оказали серьёзное сопротивление. Чем же провинился хлеб? Через хлеб мстили собственнику поля и огромного фермерского хозяйства С. Бабенко. Он не просто обидел – разорил и пустил по миру целую деревню Гончаровку: в советское время она была процветающим совхозом. 3 года Бабенко был гендиректором хозяйства и 3 года планомерно истощал и подрывал его ресурсы. Разумеется, при участии местных властей.

При попустительстве местных властей Бабенко и его подельники разбазарили всё имущество, объявили АО банкротом и скупили за бесценок крестьянские паи. Такие сценарии разыгрываются по всей стране, и правительство, как во времена Столыпина, создаёт все условия для формирования класса сельской буржуазии. Вот и появилось в Гончаровке скороспелое кулацкое хозяйство: на украденной земле, с украденными машинами и скотом, а бывшие хозяева превратились в батраков.

Нынешние пропагандисты взахлёб обвиняют Сталина и коммунистов за раскулачивание и ограбление миллионов крестьян в 20-30-х годах прошлого века. Но на наших глазах происходит не менее жестокое насилие над селянами. Теперь уже не выборочно, а в массовом порядке согнали с земли и лишили коллективного имущества бывших колхозников и рабочих совхозов. Этот переворот похлеще «Великого перелома», и организован он сознательно во имя нескольких тысяч аграрных воротил – кулаков нового времени. Хорошо, если они дают заработать, но ведь не всем и всюду. 30 миллионов га пашни заросли бурьяном, культурная жизнь деревни – школы, больницы, клубы – разрушена, народ спивается. Развернулась скупка запущенной земли иностранцами, а до 50% продовольствия – импортное.

Вот и появились народные мстители, главным оружием которых стал коробок спичек и бутылка с бензином – месть за унижение, разорение, безработицу. В 19 веке профессор химии Александр Энгельгардт был отставлен от должности за участие в студенческих сходках и вынужденно превратился в образцового смоленского помещика. Он постоянно имел дело с местными крестьянами и хорошо изучил их нравы и обычаи. Энгельгардт заметил, что разбогатевшие на тёмных махинациях и мошенничестве мужики всегда вызывали в крестьянской среде не зависть, а презрение и скрытую ненависть. Они наращивали свой капитал, спаивая, обсчитывая, закабаляя долгами односельчан, ставили вдоль дорог кабаки и делали их притонами для скупки краденных вещей и сбыта разбавленной водки.

Но свои избы эти мироеды строили не на окраине, а в центре деревни, среди бедных мужицких хижин. Причина простая: колупаевы и разуваевы опасались поджогов, больше в деревне мстить было некому. Так и нынешние мироеды спят беспокойно, окружают себя охраной, сторожевыми собаками, железными оградами. Однако для красного петуха не существует преград. Весёлый и бесшабашный огонь мгновенно обратит в пепел неправедно нажитое добро, напомнит о неистребимой жажде возмездия.

Есть в искусстве отрадные явления, которые отчасти примиряют с засильем пошлости, кривлянья, навязчивости. Таким прекрасным явлением на эстраде является Олег ПОГУДИН.В своём развитии он достиг того рубежа, когда каждое его выступление становится событием.

Даже просто смотреть на его статную тонкую фигуру – наслаждение. Всегда безукоризненно одет, изящен, благороден в каждом жесте, повороте. А уж пение, вокал, исполнение – высшая школа мастерства и владения голосом. Любая песня, романс подаются как законченный художественный образ, и все оригинальны, оставляют сильное впечатление.

Голос Погудина – небольшой, очень гибкий и отшлифованный тенор красивого матового тембра. Он не поражает диапазоном, силой, и все свои партии певец ведёт на полутонах, непрерывных переходах из одного состояния в другое. Вот это мерцание красок и завораживает. Голос полностью подчиняется воле певца, кажется, он без труда добивается всех желаемых эффектов и оттенков. И лишь с запозданием понимаешь, что в каждый звук и изгиб мелодии певец вкладывает огромный труд, за каждым номером – громадная подготовка.

Вереница разнообразных образов складывается в своеобразный театр песни – без лазерных молний, подтанцовок, проекций на заднике и прочих ухищрений, которыми разные посредственности привлекают внимание публики. Погудин наедине с залом, только ОН и его высокое искусство, идущее от сердца к сердцу. Искусство душевных волнений, сложных чувств, предельной искренности. Благодаря Погудину не прерывается великая исполнительская традиция русской эстрады, отмеченной именами Вертинского, Виноградова, Козина, Утёсова, Шульженко.

19 век на Руси был веком почтовых романов. В городах и сельских усадьбах изливали свои чувства в многочисленных письмах и обменивались ими за сотни и тысячи вёрст. Удивительно, что при отсутствии железных дорог и авиации почтовые тройки беспрепятственно преодолевали огромные пространства и доставляли письма в кратчайшие по тем временам сроки, а по нынешним меркам – вообще феноменальные. Почта регулярно поступала в самые глухие места империи.