Борис Алексин - Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II

– А вот давайте спросим у нового начсандива, что он об этом думает? Ведь он в медсанбате хирургом был и, следовательно, всех этих людей в глаза видел, а мы-то ведь решаем их судьбу заглазно. – И, не дожидаясь согласия остальных командиров, он спросил:

– Товарищ Алешкин, скажите-ка нам, вот тут мы спорим и пока прийти к единому мнению не можем. Как, по-вашему, следует поступать с членовредителями? Ведь их число все не уменьшается! Штаб армии нам уже все глаза выколол, и действительно, мы по этому показателю чуть ли не на первом месте стоим. Ну, что скажете?

Алешкин на несколько минут задумался, стараясь представить себе, что бы он сделал на месте командования.

Но нужно сказать, что для него этот вопрос был не нов. Действительно, за последние месяцы количество членовредителей, проходивших через медсанбат, стало уже не такой редкостью, как раньше. Цейтлин едва успевал своевременно их допросить и расколоть. Пришлось даже развернуть специальную палатку, где подозреваемые ожидали допроса. Помещать их с остальными ранеными прокурор запретил. Иногда, обработав какого-нибудь раненого, Борису или Картавцеву приходилось говорить санитарам:

– А этого раненого отведите (а иногда и отнесите) в палатку «доктора Цейтлина». – И санитары уже знали, что это значит.

В основном членовредителями были красноармейцы среднеазиатских национальностей. Слабо владея русским языком, почти не понимая, что им говорили политработники, плохо понимая даже простейшие команды, попав в чрезвычайно трудную для них климатическую обстановку, читая сбрасываемые немецкими самолетами листовки, которые иногда писались на их родном языке, некоторые наименее развитые из узбеков, киргизов, таджиков и казахов впадали в отчаяние, и, стремясь хоть каким-нибудь образом уйти из этих холодных, сырых, болотистых окопов, наносили себе увечья, которые иногда сами по себе являлись смертельными.

Борис Яковлевич на всю жизнь запомнил одного узбека, который для того, чтобы уйти с передовой, решил обморозить себе ноги и, наложив в валенки снег, ходил в них в окопах несколько суток.

Когда в предперевязочной, разрезав, стали отдирать примерзшие к ногам валенки, то вместе с ними и льдом, образовавшимся в них, отделялась не только кожа ступней и нижней части голени, но у одной стопы и пальцы. Конечно, при этом присутствовало отчаянное зловоние. Обстановка на фронте была не такова, чтобы можно было получить такое обморожение нечаянно, тем более что боец этот не был ранен.

А помощник Цейтлина (тот по прибытии в медсанбат сразу же набрал себе штат бесплатных помощников из команды выздоравливающих, владевших каким-либо среднеазиатским и русским языками, и использовал их как переводчиков) после нескольких бесед с обмороженным смог довольно точно обрисовать картину членовредительства, которую виновный подтвердил.

Встречались и другие случаи членовредительства, чаще всего самострелы. Они стрелялись через портянки, противогазы, буханки хлеба и т. п. (для того, чтобы скрыть следы копоти от близкого выстрела и получить рану с ровными краями), как рекомендовали немецкие листовки. Все эти ухищрения врачи батальона и следователь довольно легко разоблачали. Но в одном случае самострела им пришлось основательно задуматься.

В медсанбат с очередной машиной поступило несколько человек, раненых в левые ладони. Попали они к разным врачам и поэтому особого внимания не привлекли. У всех них, а их было 5 человек, раны находились в центре левой ладони. Ранки были ровные, с одинаковыми входными и выходными отверстиями и указывали на то, что ранение произошло с расстояния нескольких метров. Но все знали, что в некоторых местах фронта наши передовые окопы от передовых окопов немцев находились в 15–20 метрах, и поэтому особенно этим ранениям не удивились. После обработки всех их направили в эвакопалатку для дальнейшей эвакуации в госпиталь легкораненых (к этому времени госпитальная база армии уже развернулась полностью, и только раненых в живот продолжали оперировать в медсанбатах).

Никто бы на этих людей не обратил внимания, если бы со следующей партией раненых, поступивших утром следующего дня, из этого полка не прибыл тяжело раненный в левую половину груди боец.

Пуля попала в левую ключицу, раздробила ее, чудом не повредила подключичной артерии, пробила верхушку легкого и вырвала большой кусок лопатки. У раненого, кроме повреждения костей, конечно, были пневмоторакс и гемоторакс. Состояние его было очень тяжелым, но все-таки не безнадежным. Обрабатывать его пришлось Алешкину. Когда произвели обработку ран, ушили пневмоторакс, иммобилизовали левую руку, он почувствовал себя лучше и слабым голосом обратился к оперировавшему его врачу:

– Доктор, я буду жить?

Борис несколько секунд колебался, не зная, что сказать раненому, ведь иногда правдивый ответ раненому бывал нужен по целому ряду обстоятельств, но иногда он мог и убить его, поэтому, немного помолчав, Алешкин ответил неопределенно:

– Надеюсь… Мы сделали все, что нужно и можно. Теперь дальше в госпитале все будет зависеть от вас самих.

– Значит, мое дело плохо… Ну, тогда слушайте меня. Вчера вечером мы уговорились с 5 бойцами из нашего взвода, что когда будем на передовой, то сделаем самострел. Чтобы врачи не узнали, мы сделали так: пять моих товарищей сложили левые руки одна к другой, я отошел на 5 шагов и выстрелил из винтовки в эти руки. Стреляю я хорошо и попал в самую середину ладони. Затем один из них должен был сделать такой же прострел мне. Я встал от него в пяти шагах, он взял винтовку и вместо того, чтобы выстрелить мне в руку, выстрелил в грудь. Они, гады, хотели меня убить, чтобы избавиться от лишнего свидетеля… Но я еще жив… Вот их фамилии, – и раненый назвал фамилии пяти человек.

Борис немедленно пошел к Цейтлину, разбудил его и рассказал ему эту историю. Тот заставил раненого повторить свой рассказ и погнался в эвакопалатку. Все названные пять человек оказались ещё там, они, конечно, немедленно были переведены в палатку «доктора Цейтлина» и в течение дня подвергались многократному допросу. Однако они твердо стояли на том, что были ранены немцами во время перестрелки.

Вечером Цейтлин решил провести эксперимент. Всех пять человек взяли в перевязочную. Пригласили нескольких врачей, раненые руки разбинтовали и сложили одна к другой, как рассказывал стрелявший. При этом все увидели, что пулевые отверстия совпали так точно, что через них можно было бы просунуть прямой стержень.

Правда, сперва пришлось несколько человек поменять местами, пока удалось добиться полного совпадения, но когда этого удалось добиться, и раненым показали живого человека, нанесшего им это ранение (они думали, что он убит), то они признались и подтвердили все, рассказанное им.