Юрий Бевзюк - Времён связующая мысль

…

Затем в 56-м размолвка «малая» с приятелем, меня в двухмесячный поход зазвавшим, – из-за защиты руководителя похода Ляшка: – тому 56, нам по 16: «зажимал» по мнению, понятно, постоянно голодных в тяжелом походе ребят сахар, чай всё казался не сладким; – я положение с нашими финансами наравне с Ляшком знал (сам и помогал деньжата в четырех местах «вышибать»), – и вообще уважал партизана в младости, – с молодняком, нами, в 56 своих таскавшегося (дневник того похода давно обработан, шесть уже лет ждет публикации); Юра Засорин, физорг школы (ф.11, справа, слева я; ф.12, в центре) – присоединился к ворчуну Ереме в травле Ляшка, – чего не простил ему я… и 20 лет спустя (ф.13, я сижу слева, Ефрем Гавр. Ляшок – справа), не поговорил даже на вечере встречи одноклассников; он – уже каперанг, командир подлодки Боевой Части; давно – что не подошел – покаялся… – Юра, встрече с тобой буду очень, очень, очень рад!Прости меня…

Далее… в того же 56-го конце и 57-го начале аж два весьма передряжистых противостоянья: с отцом сначала… Отец-бедняга, сильно страдавший в начале каждого из моих младших классов моими трояками – из-за врожденного нелюбоначалия (потом училки мои способности распознавали – в конце года каждого неизменно лист похвальный и книга с надписью в награду), – уже гордился моими успехами в старших классах, хвастал: меня «тянули на медаль», – но я, дурак, объявил в ноябре, что «в институт» не буду сразу поступать, – а пойду в работяги!.. Здесь долго, сложно почему – объяснять – там и сям дальше, – в подробностях в школьного моего дневника издании… «Ты убил отца!», упрекала в слезах мать… Но как я мог кому-либо тогда сказать – слишком экзотика: решил я стать писателем… …А в 57-м, в конце января, я «отвечал» на бюро райкома комсомола за в школе развал (а был энтузиазм при мне, комитета комсомола школы секретаре в 8-9-м классах: – еще я членом райкома комсомола оставался в десятом классе, но согласился избраться лишь на номинального замсекретаря), – и правду об учителях сказал, двух-трех учительниц назвал самых отсталых… До сих пор мне не понять: или от наивной, еще глупой правдивости – или, напротив, – от слишкм острого уже тогда ума (ибо – по того бюро уникальному результату!) – урок в психологии людства немедленно получил уникальнейший! …Против меня – без промедления единого дня – ополчилось почти всё школьное учительство солидарно, – и в прозе и в стихах подробно описал не раз… И не то, чтобы был такой уже конфликтный я, есть объективное доказательство: секретарствуя в 8-м классе, дабы справиться с четвертьтысячной комсомольской организацией в 19-ти классах, поначалу немало выговоров на комитете за недисциплинированность понараздавал, двух десятиклассников (его – за пьянку, выпивши на вечер пришел слегка, другая еврейской обозвала единственную в школе девочку, внешности типично семитической), – из комсомола исключил даже (хотя и на самом излете, последние года полтора, – оставались еще суровыми времена) … В начале 9-го класса, в сентябре 55-го,отчитавшись на отчетно-выборном собрании, я снова был выдвинут в комитет, – и после подсчета итогов тайного голосования с удивлением узнал: – из девяти предложенных – всех меньше голосов против меня – всего три – при голосовании тайном, – а против восьми других – от пяти до десяти (в дневнике 56 лет назад почти записано, так бы, за «баснословной» давностью прошедших лет, – а тогда не придал никакого значения, – забыл бы непременно); а исключенные из комсомола несчастные десятиклассники подходили на улице уже лет их в 25, и он и она, – в разное время и порознь уже взрослые, докладывали: мало того, что вступили в комсомол снова, – но даже активистами стали… знать пошел им тот урок мой впрок…

Следующая передряга, постигшая меня нежданно-негаданно, – самая черная родины неблагодарность честно отслужившему солдату , – причем последние два года сержантом за мизерную оплату, на должности офицерской, вплоть до капитана… Та передряга – самая тяжкая – и единственная непрощаемая, – поелику нанесена не только «учеными мужами», – но юристами даже: доцентом, деканом ДВГУ ист-юрфака Елисейкиным и замректора Овчинниковым, профессором… В августе 65-го по вызову из армии я вступительные экзамены в конкурсе 14 человек на место, вторым сдал (все на отлично, – но абитуриент один, тоже сдавший на отлично, был золотой медалист, – а как у меня, достойным гораздо более других, получивших, – с медалью этой пакостной получилось – намекнул вкратце чуть выше… далее и подробнее описано, – и уже с полными необходимыми подробностями – в дневниковых записах, если до их публикации дойдёт) … …И вот за неделю до зачисления секретарша факультета, с медузообразным ликом, лет тридцати, этакая мегера властолюбивая, к тому же, видимо, с ненавистью к парням симпатичным… собрала нас пятеро, три девушки, два парня, – лучше всех экзамены сдавших и заведомо зачисляемых, – и предложила поработать неделю на инвентаризации книг в библиотеке университета… В другое бы время я с большим желанием в книги зарылся – это же занятие, всю жизнь любимое, с радостью понятной пообщался бы – после трехлетнего-то «поста» в армии (хотя год средний, в политотделе, мог бы у дам ночевать хоть каждую ночь), – с удовольствием огромным пообщался бы с молодыми библиотекаршами и девочками на подхвате, абитуриентками… Но именно тогда был так умотан последним службы годом – сбагрили таки меня начполитотдела полковник Пупышев и его зам – пп Рябов в Анивский мотострелковый полк комсоргом батальона, – тоже на должность капитанскую, – но спать в казарме, хотя, конечно, без строя после подъема, – и сиди себе в штабе хоть всю ночь, и, когда хочешь, – можешь идти без увольнительной в город; у меня-то в батальоне все было в норме (разве недолюбливал комбат Кучерук – солдафонская косточка; в приятельстве был со всем остальным офицерьем, – а с капитаном Гырдымовым, замполитом батальона, – даже в доверительных отношениях – душевный был человек, – каких на гражданке в начальстве редко встретишь, – хотя и простецкий, – главное, моему уму (а по случайно подслушанному отзыву обо мне майора Соколова, замполита моего «родного» зенитного в Южном Соколе дивизиона, даже «мудрости»), будучи сам очень и очень неглуп – ни капельки не завидовал) … (Здесь, ввиду редкости и важности такого, как мудрость, явления надлежит от моральных терзаний темы несколько отвлечься, вставить, так сказать, новеллу (но ничего не выдумано в ней) … Как это я в 24 узнал, что «мудрец», – и что из сего воспоследовало… В своем месте описал, в политотделе держался чем: задачки по «высшей математике» капитану Толмачеву, своему непосредственному начальнику, заму по комсомолу политотдела начальника, решал; по всему Сахалину Южному разбросанные части дивизии по комсомолу «окормлял», сведения собирал, нужные для ежеквартальной в округ, в Хабаровск, справки (это самое в работе главное!); а мой напарник, который, мне к благу, вскоре почти перестал в нашей комнате за каптерками в комендантской роте (там был даже отдельный от казармы вход, – тишина полная) ночевать вовсе (нашлась матрона), – трудно сказать, чем он на службе занимался, помню только, что подполковнику Рябову, замполитотдела начальника, обустраивал квартиру или дачу; он-то вскоре и стал на меня этому Рябову, сильно смугловатому, как Брежнев бровястому (и психически сходного склада… только подлее гораздо ) «капать» (насколько мой напарник ненавидит меня, он невольно выдал спонтанно – как-то при Толмачеве и еще офицере каком-то, при мне высказался обо мне: «Ну кому такая улыбка может понравиться!» (бабам он, блондинчик узколицый, «симпотности» банальной, близкой к ним животностью нравился (пол прекрасный, прости: любил и люблю только вас), – но завидовал страшно моей «хемингуэевской» небанальности лица (есть фотографии юношеские Хэма и меня – как близнецы мы!, – и особенно в зрелости Хемингуэя фотографию в газете черно-бедую – неизменно за мою принимали, у кого для интересу спрашивал – «ты», всегда отвечали… – «Нет», разочаровывал я – «Хемингуэй это, не я»; но более всего, как все завистники, с моим превосходством умственным этот блондинчик не мог смириться, – как и пп Рябов, брюнетистый сильно (да и сам, пожалуй, начполитотдела полковник Пупышев, флегматичный еще фронтовик, лицом похожий на Горького удивительно) … Что совершенно неисправимо – так это к уму, то есть к развитию, – завистливость … Рябов, как «злодеи» все, был хороший «псих`арь», он, несомненно, и стал через полгода моего в политотделе обретания Пупышеву «капать», дабы сбагрить вниз лицемерно «на комсомольских кадров усиление » меня: – назад комсоргом в «родной» зенитный дивизион …Полковник Пупышев к рации меня подвел, спросил при мне майора Соколова, замполита зенитного дивизиона, не забыли ли еще Бевзюка такого, – «Как такого забыть, за мудрость чтим»… Так я в 23 прямо услышал, что мудёр таки… …И вот Пупышев, в конце января 64-го, на своем «козле» в Южный Сокол на комссобрание зенитного дивизиона меня повёз… Это была для меня целая катастрофа! Опять меня тыкали «в собственную блевотину», в 16 лет еще обрыдла коя, – на низовую комсомольскую работку, в пределах тесного военного городка, – тогда как от политотдела общался преимущественно с офицерами, меж коими нередки были люди развитые (побольше даже, чем на гражданке), – и передвижения мои были свободны по всей южной половине Сахалинского острова; и библиотек между командировками лишался, особенно ДОСа, где было немало «крамольных» книг издания годов 20-х – из бибколлектора в Хабаровске, куда стягивались библиотеки гарнизонов дальневосточных самых отдалённых, сокращенных Хрущёвым: – куда не добиралась чисток книг в 30-х ухватистая цензорская рука, и были книги даже философов-идеалистов, и даже Грегора Менделя, запрещенного у нас в 40-50-х «отца генетики», – я книжицу о скрещиванья гороха его с немалой пользой для себя прочел, – и это мне помогло потом здраво оценивать не только генетику, – но и идеологию, – и вообще хитросплетения общества … (Грегора Менделя книжица маленькая, в невзрачной обложке мягкой, – дала мне много больше, чем все десять толстенных томов сочинений Дарвина в зеленой толстой обложке: – самой методикой анализа фактов простейших, – самую суть явлений вскрывавшей сложную … …Но та первая попытка начальства меня сбагрить сорвалась бесславно… благодаря талантливой агитации против моего комсоргом избрания перед собранием… еврейчика-салаги, – и певца и чтеца и на всех дуд`ах игреца: он с присланным уже после меня младшим лейтенантом Кондратенко, тоже брюнетом, телосложением субтильным, тонким, хорошим танцором… недурственную художсамодеятельность в части сбацали, привлекши окрестный «пол прекрасный» (офицерские жёнки, офчарки); и без моей «мудрености» у Кондратенки неплохо в охотку потом пошла и комсомольская колгота… …Таки пришлось пол. Пупышеву вести меня назад… Это следует считать моим третьимсчастьем (первое – родиться в конце года 39-го, второе – комсомольским «богом» в школе избрание) … …Зная, что меня при первом удобном случае в низа всенепременно сбагрят, я в последующие полгода со всей своей силой на само образование навалился, обе областные библиотеки прошерстил – и всех частей Южного Сахалина, по комсомолу мною «окормляемых» (именно из них в одной, в Корсаковском полку, запомнил из огромного фолианта 20-х годов издания окончание бессмертного сонета Данте: « Залит проклятым ядом целый свет, молчит , объятый страхом люд смиренный, – но ты, любви огонь, небесный свет, вели восстать невинно убиенным, подъемли правду, без которой нет, и быть не может мира во Вселенной» … Окончанье этого сонета стало мне повелением на всю жизнь дальнейшую. …Значительно позднее, уже в конце 90-х купил в букинике объемистую книжку «Западноевропейский средневековый сонет»; оказывается, сонет этот – на убийство его единомышленницы политической, итальянской графини, – агентами римского папы и императора Священной Римской (германской) империи, – начинается не менее сильно: «Недолго мне слезами разразиться теперь, когда на сердце новый гнет… Но ты, господь, не дай слезам пролиться, – пускай твоя суровая десница убийцу справедливости найдет… что яд кровавого тирана пьет (всемогущий тогда римский папа! – Ю.Б.), который, палача пригрев (германского императора – Ю.Б.), стремится залить…» – и далее, как я в Корсакове в 63-м – выше – прочитал… Наши составители фолианта только отсекли «феодальное» перед «залить» начало, убрали в этом глаголе мягкий знак, переведя из неопределенной формы в совершенный вид, «убиенной» заменили «убиенными»… Под ними я тогда понимал, конечно, репрессированных (составители фолианта в начале 30-х – жертв расстрела 9 января года 1905-го и бесчисленных войны Гражданской со стороны «красной»), – но после ноября 91-го – всех надо отнести жертв страшного 20-го века, в том числе и репрессированных, – но многих из них, теперь считаю – за дело… – Все мы виноваты уж рождением и жизнью затем «во грехе», то есть в мерзостности: – слабости стремления к взвышниюнад собственной животностью – причиной основной катаклизмов в обществе … …В те полгода, важные для моего развития: – раз уж люди признали меня «мудрым» в 23, – так надо стараться помудреть и на самом деле, – я «высосал» все стоящее из всех доступных библиотек, просеял «частым ситом» мировую поэзию, заучивая самое существенное (повторяя потом ночами в памяти, невольно подыскивал забытые слова в рифму, – почему и «рифмоплетство» так легко далось… уже после 65-ти… чему и сам не перестаю дивиться) … [Не только невольно учился банально подыскивать слова в рифму, – но и – гораздо важнее! – важнейшие мысли вооружать рифмой – лето 2013] …Ну и в августе 64-го, в ожидании автобуса возле фонтана обезвоженного у танкового полка ворот в Хомутово – посетила меня важнейшая мысля: – у нас под словеса марксистские самый настоящий паразитический класс образовался, вреднее даже и дворянства , – те еще как-то традицией оправдываемы, – а эти подлейше-глупейшие «рецидивисты»… …И только год назад (от 1964, как этой мыслью осенился я) – узнал я лет через 30 – «допер» до этой же мысли Джилас; учитывая, что ему уже было около 50-ти, – и опыт имел – в самой верхушке страны – войны, и государственного новостроительства, – а мне лет меньше было вполовину, – то объективно надо считать изрядным достижением ментальным…