Александр Волынцев - Город горького шоколада

– Например? Если не секрет…

– Не секрет – Новогорный. В Новогорном б о льшие (по сравнению с Озёрском) дозы облучения. В первую очередь, от предприятия, которое находится прямо по ветру. В Татыше тоже есть некоторое превышение…

– Это аукаются результаты первых лет работы «Маяка»?

– Совершенно верно. Всё это, в основном, привнесено в первые годы. Мы, как простые жители Озёрска, не работающие на «Маяке», в год получаем 3—4 миллизиверта за счет природного облучения, 2—3 миллизиверта от медицинского облучения (они неконтролируемы, их никто не контролирует, на них нет никаких стандартов). И есть «ж-ж-ж-жуткая» цифра, получаемая персоналом ПО «Маяк»: 1 миллизиверт.

– То есть к вопросу о радиофобии: воздействие от «Маяка» значительно меньше, чем то, что получают люди от природы и медицины?

– Да.

– А что же Фукусима?

– А что Фукусима? Там ничего не произошло. С точки зрения урона людям. Ни-че-го. После цунами они уже знали, что будет взрыв. И просто эвакуировали людей. А все эти аварии (за 20—30 километров от эпицентра взрыва) угрозы уже не представляют. Даже такая большая. В воду много ушло. Ну и что? В океане разбавилась – и всё.

И хотя, казалось бы, Япония – передовая страна, а люди первые месяцы не проверялись на внутреннее содержание радионуклидов. Поэтому, например, по йоду сказать вообще ничего нельзя. Потому что йод распадается за 8 дней, да еще и выводится очень быстро.

– А урон организму радиоактивный йод наносит?

– Да. В основном – детям. Вот в Чернобыле основной доказанный урон – это дети, у которых зафиксирован рак щитовидной железы.

– Это еще и доказывать надо?

– Да. Очень тяжело доказывать, сравнивать и выяснять, за счет чего выросло число обнаружения данного заболевания. Был, например, до аварии в этом населенном пункте только фельдшер, а после аварии прилетели профессора. Фельдшер сидел, только молоточком бил по ногам, коленный рефлекс исследуя. А приехали профессора с качественной аппаратурой для УЗИ и прочих исследований, которых вообще не было. Наверное, они обнаружат больше заболеваний, чем обнаруживал раньше фельдшер. Только вот они обнаружены как результат аварии или как результат серьезного обследования? Вопрос.

Хочется отметить, что в Чернобыле, в отличие от Фукусимы, была полная открытость.

– К вам продолжают приходить молодые специалисты. Как вы оцениваете их уровень подготовки? Не ощущается ли некой профанации сегодняшнего высшего образования? Все эти системы ЕГЭ и т. д.

– Да дело не в системе ЕГЭ… Дело в том, что начиная с какого-то года ученые строго разделились на две части: на тех, кто учит, и на тех, кто что-то в науке делает. И они не пересекаются.

– То есть разделились на практическую науку и теоретическую?

– Да, и они не пересекаются. Меня поражает иногда, насколько студенты сегодня безразличны к учебе. Им ничего не надо… Платят свои деньги и не учатся. Зачем платят? Ну, получи свою «тройку» и иди, раз ты такой… Я понял, что таких учить бесполезно. И это массовое явление, к сожалению.

– А если попадется студент, который жаждет знаний?

– А это видно. Сразу.

– Так, может, вузы позакрывать лишние?

– А это сейчас уже началось, и я считаю, что правильно делает министерство образования. Понимаете, уже пять или шесть лет происходит ревизия отечественной науки. Ревизия. Можно сколько угодно спорить о критериях оценки, но это второй вопрос. Я не знаю ни одного хорошего вуза, который не был бы отражен в соответствующем рейтинге. В нашей области науки, например, никого не обидели. Могут быть какие-то нюансы, но я в своей области такого не знаю. В системе ФМБА 9 институтов-лидеров. Мы входим в это число. И все, кроме ЮУрИБФ, в городах-миллионниках.

– В какой-то момент чиновникам разрешили получать деньги за творческую деятельность, за занятия наукой и пр. Бизнесом заниматься они по закону не могут, а творчеством – пожалуйста. И наукой. Давать взятку в качестве гонорара стало проще. И появился спрос на ученые степени. Прогремел ряд скандалов. Я не чиновник, конечно, но от ученой степени не откажусь. Не продадите? Пусть не докторскую, хотя бы кандидатскую…

– А смысл? Есть сайт (www.elibrary.ru), на котором можно выяснить, сколько научных работ тот или иной автор опубликовал. И сразу всем всё станет понятно. Люди, которые покупают ученые степени, не осознают, что просто подставляются. А есть еще индекс цитирования российских ученых. Если тебя цитируют, значит, твои работы нужны.

– Сколько научных сотрудников сегодня в институте?

– Научных сотрудников – 60 человек. Много молодых. Среднего возраста мало.

– 90-е выбили?

– Как ни странно, 90-е годы нам сослужили очень хорошую службу.

– Каким же образом?

– Сейчас из «прописанных» озерчан в возрасте от 20 до 30 лет больше половины в городе не живут. Они зарегистрированы, но не проживают. Тысяч семь. Все на заработках… После получения образования в столичных вузах домой не возвращаются.

А в 90-е годы умные ребятишки не уехали, остались в городе. Не смогли уехать по финансовым причинам. Чего сейчас уже нет. И очень много у нас именно из них и начальников, и рядовых сотрудников…

– То есть они поступили в наш ОТИ МИФИ, а затем пришли к вам на работу?

– Да, в начале 90-х поступили. Очень хорошие ребята. Не растеряли желания учиться. В XXI веке это закончилось. Появились деньги, выпускники поехали в другие города. Дальше пошел следующий этап. Где-то с 2005 года пришли ребята из Кыштыма. Для них это карьера, для них это рост. Человек пять-шесть у нас работают.

– А каков, помимо научного, финансовый интерес?

– Средняя зарплата сотрудника – 28 тысяч. Из сотрудников нашего института в год в среднем защищаются два человека. Есть и зарубежные командировки, есть перспектива зарабатывать с помощью проектов. Они сами его готовят, обосновывают, выставляют на конкурс, выигрывают.

– То есть здесь уже проекты идут снизу вверх…

– Да. Есть проекты и с солидным финансовым обеспечением.

– Деньги и наука. Это две вещи несовместные?

– Казалось бы, на радиационной защите заработать невозможно. Но с экономической точки зрения если к ней подойти, в принципе, когда идет конкуренция с другими видами энергетики…

Взять, к примеру, стоимость киловатт-часа электроэнергии в атомной энергетике. На 90 процентов эта стоимость определяется стандартами радиационной безопасности. Где-то в 1990-е годы была большая эпопея. В начале 1990-х предел дозы для персонала был 50 миллизивертов, а стал – 20 миллизивертов. Миллиарды долларов потратил Росатом, чтобы соответствовать этому требованию. Понадобилось усилить безопасность, увеличить защиту и т. д. И как результат – подорожала электроэнергия, вырабатываемая АЭС, сравнявшись с другими способами «добычи» электричества.