Ольга Аленова - Чечня рядом. Война глазами женщины

Иса говорит, что братья Ахмадовы и Цагараевы хуже, чем Хаттаб, потому что воюют не за идею, а за деньги.

– Это не моджахеды, это падаль. Воруют и убивают людей просто так. А настоящие моджахеды борются за идею.

Гости считают, что умрет идея – умрет и сопротивление. Мол, именно поэтому Хаттаб под страхом смерти запретил своим людям говорить с кем-либо о ранении Басаева.

– Приходили люди из Азербайджана, говорят, что Шамилю совсем плохо, – рассказывает один старик (здесь все считают, что Басаев скрывается где-то в Азербайджане). – Если Шамиль умрет, то один араб ничего не сделает. Он людям не нужен.

Затем хозяин, видимо специально для меня, говорит на хорошем русском языке:

– Русским никогда не победить этот народ. Раздавят, но не победят. Потому что за нами правда. – Потом достает из шкафа книгу Льва Толстого, открывает повесть «Хаджи Мурат» и читает отрывок о разрушенном русскими солдатами селе: «Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми».

– Жаль только, что ничему они так и не научились, – говорят гости. Старик закрывает книгу и поднимает глаза к небу.

Летом 2000 года я заболела. Это было что-то нервное, я приехала в Москву и поняла, что война заполнила всю мою жизнь. Я не понимала, как люди живут вне этой войны. Не понимала, зачем они ходят в магазины, театры, почему смеются, читают журналы, смотрят сериалы – ведь настоящая жизнь не здесь – ТАМ!

Я дважды упала в обморок в метро. Врачи, которых прислала редакция, прописывали транквилизаторы, и я спала. Это продолжалось больше месяца. А потом я как-то проснулась и поняла, что если сейчас не вернусь назад, в Чечню, то пропаду. Я вдруг поняла, почему меня туда тянет. Там я была нужна. Там я чувствовала себя востребованной, и я понимала, что делаю какое-то важное дело. Пусть порой коряво и необъективно, но я писала историю этой войны. И в другой жизни в те дни мне не было места.

В Чечне есть люди, которые не знают, что идет война. Бомбежки и обстрелы, эвакуация и возвращение в Грозный, голод и потеря близких, – все это для них только фрагменты непрерывного страдания, в котором проходит их жизнь.

Услышав о том, что Дом престарелых, инвалидов и психохроников, эвакуированный зимой из Грозного, вновь возвратили в грозненский поселок Катаяма, я сначала не поверила. Сразу вспомнилось, как много говорили о подвиге врачей, вывозивших зимой из блокированного города немощных стариков и инвалидов – казалось, навсегда.

Оказалось, их действительно вернули в Грозный. Я приехала в Катаяму утром. Во дворе частично разрушенного дома пожилые женщины разводили костер, и несколько постоянных обитателей грели руки у огня.

Девушка с наивным взглядом и постаревшим лицом играла пустым флаконом из-под духов. Мака останется ребенком уже навсегда: у нее врожденная олигофрения. 18 декабря ее и всех остальных жильцов дома вывезли из Грозного на трех автобусах. Перед этим туда пришли боевики и сказали директору, чтобы вывозил больных: «Скоро начнется штурм». Директор и медсестры выносили больных буквально на себе, грузили в автобусы и бежали за следующими. Сидевшие в автобусе смотрели на забитую боевиками улицу, на черные дула автоматов и пулеметов и плакали: они не хотели уезжать.

Обитателей дома престарелых и инвалидов на перевале уже ждала старшая медсестра Зина Тавгиреева. Она договорилась о том, чтобы им дали места в палаточном городке для беженцев. Но автобусы по чьему-то приказу отправились в другой палаточный городок, в Ингушетию. Два дня они провели в лагере, а потом их увезли в Троицкое, в дом для детей-психоневротиков. Там их стали распределять: часть отправили в психоневрологический дом-интернат в Пседахе, остальных – в подобные учреждения в Астраханской и Вологодской областях. При этом не старались сохранить семейные пары, которые больные составили, находясь в грозненском доме престарелых и инвалидов: из 17 пар, проживших долгие годы вместе, не сохранилось ни одной. Из Троицкого начались побеги.

Полгода прожили грозненцы в Ингушетии. А потом им сказали, что возвращают их назад. – Узнав, что наш почти сохранившийся дом престарелых и инвалидов в Грозном хотят отобрать под какие-то нужды, мы принялись обивать пороги министерства социальной защиты Чеченской республики, – рассказывают директор дома престарелых и инвалидов Алхазур Тавгиреев и его жена Зина. – Они связались с Ингушетией, и наших стариков позволили вывезти.

Так директор и старшая медсестра спасли дом престарелых от посягательств администрации и военных. 25 пациентов, оставшихся после расселения инвалидов по спецучреждениям России, погрузили в автобусы и привезли в разрушенный Грозный. Стариков и инвалидов, разумеется, никто не спросил, хотят ли они уезжать из неуютной, но мирной Ингушетии в родной, но опасный Грозный.

Так или иначе, а они прибыли на старое место, и там началась их новая жизнь. Каждое утро во дворе разводят костер, и женщины (из тех, кто еще хоть что-то может делать) готовят пищу для всех. Каждый день здесь ждут помощи от властей и, когда получают какие-то продукты от мэрии, очень радуются тому, что их не забыли. Обитатели большого белого дома медленно передвигаются по двору, а когда где-то рядом раздаются автоматные очереди, привычно втягивают голову в плечи и прячутся в доме. – Почему вы решили, что их нужно вернуть сюда, ведь здесь нет ни условий, ни покоя? – спросила я у Алхазура Тавгиреева, внутренне уже осуждая директора за то, как он распорядился судьбами 25 беспомощных людей.

– А вы спросите у них сами, хотели они вернуться или нет, – спокойно ответил директор.

Я не смогла поговорить со всеми, потому что не все меня понимали. Седой мужчина сидел в черном от копоти полуразрушенном коридоре и смотрел прямо перед собой. Невозможно было отвлечь его от чего-то увиденного им в черном проеме стены. Другой, сидя на старой ржавой кровати, все время улыбался. А вот третий, Вовка Амхадов, инвалид 1-й группы, точно хотел вернуться. Это он постоянно теребил Тавгиреева за руку, выпрашивая машину, чтобы уехать в Грозный. Он бродит по двору, счастливо улыбаясь, и просит меня привезти ему телевизор. А еще Вовка просит почтовый ящик, чтобы было куда кидать письма. Спросите его: кому он пишет письма? Вовка ответит вам, таинственно улыбаясь: – Хозяйку свою хочу вернуть.

«Хозяйку», Ларису Василихину, гражданскую жену Вовки, страдающую легкой формой олигофрении, из Ингушетии увезли в спецдиспансер в Липецке. А Вовку не взяли, потому что Вовка – не олигофрен, а просто инвалид. У него в результате родовой травмы искривлены ноги, и он с трудом передвигается на костылях. Лариса, единственная радость Вовки, уезжая, плакала и просила его приехать за ней. Но приехать Вовка не может, поэтому и ждет почтового ящика, в который можно будет бросать письма.