Николай Лесков - Статьи

Но до сих пор мы имели в виду только крестьян, переселенных из одного имения и водворенных в другом, то есть получивших там усадебную оседлость и даже полевой надел; судьба таких людей все-таки довольно сносна; заведясь своим хозяйством, найдя на новом месте некоторое удовлетворение своим интересам, они, быть может, слабее чувствуют тоску по родине и по родным. Но возьмем вот такой случай: тот же помещик Кондратьев перевел из одного имения в другое несколько душ крестьян, которые не получили земельного надела, но их поселили в помещичьих строениях и заставили работать все 7 дней на помещика. На основании ст. 8 и 7 местн<���ого> Великор<���усского> Положения такие крестьяне имеют право или отказаться от надела и удалиться из общества, или получить надел там, где они поселены. [196] На основании ст. 142 Общ<���его> Полож<���ения> всякий желающий приписаться к сельскому обществу должен испросить приемный приговор оного. — Прим. Лескова. Нечего и говорить, что они откажутся от надела и пожелают возвратиться на родину; но это они в состоянии исполнить не иначе, как если сельское общество, к которому они захотят приписаться, согласится их принять. Здесь они должны встретить тысячи непреодолимых препятствий. Во-первых, сношения с обществом. Кто не знает, какое это затруднение для большинства наших крестьян? Письменно снестись с сельским обществом, изложить свое желание перейти к нему, предложить условия для такого перехода и просить своих соотечественников не отказать в приюте — да это и не нашим мужичкам может показаться нелегким. Но, положим, первое затруднение побеждено: крестьяне толково объяснили в письме, чего они хотят, и общество их поняло. Вы, может быть, думаете, что оно тотчас им обрадуется, согласится принять и вышлет приемный приговор? Нисколько. Оно почти наверно им откажет или предложит такие условия, которые их хуже закабалят, чем самое крепостное право. Дело в том, что каждое сельское общество получает в пользование известное количество земли, смотря по числу душ, его составляющих; но при этом ежели количество земли, предоставленной обществу, не менее низшего размера, то прирезывать к ней помещик не обязан, хотя бы общество приняло к себе еще 50 человек! Такое правило бесспорно справедливо: но кто не видит — какие громадные неудобства представляет оно в нашем примере. Вот известное сельское общество, состоящее из 100 человек, получило в надел высший размер по той местности, положим, по 4 десятины на душу, что составит 400 десятин. Ежели оно примет еще хоть 10 новых членов, то, понятно, состоя из 100 человек и пользуясь прежними 400 десятинами земли, оно будет более стеснено, а вследствие этого, конечно, пожелает вознаградить себя за такие стеснения на счет новых членов. Но предположим, что общество наконец приняло условия выселенных крестьян; вы, может быть, думаете, что они теперь могут возвратиться на родину? Не тут-то было: на основании ст. 142 Общ <���его> Положения, они должны предварительно испросить согласие помещика, то есть господина, который несколько лет тому назад их переселил. Из этого можно заключить, как облегчен их переход на родину.

Итак, безземельные крестьяне, переселяемые против их желания из одной губернии в другую, ждавшие воли, чтобы наконец снова перейти на родину, получают право такого перехода, но на условиях в высшей степени отяготительных, часто невозможных. И вот они по-прежнему прикреплены к земле, по-прежнему живут между чужими людьми и ждут не дождутся, не будет ли им другой воли, так как настоящая — не воля для них.

Не то бы было, если бы этим крестьянам, записанным по ревизии в одном, а водворенным в другом имении того же помещика, дозволено было, как крестьянам разных помещиков, получать в надел землю в одном из означенных имений, которое они выберут наравне со всеми членами сельского общества, к которому припишутся. Тогда бы им не нужно было входить в сношения с обществом, в которое переходят, и из милости просить то, что принадлежит им по праву.

Наконец, чтобы предупредить некоторые возражения, которые бы можно мне сделать, я считаю нужным сказать, что интересы самих помещиков в большей части случаев не затронуты этим вопросом: крестьяне получают надел из мировой земли, а не от помещика, и только в самых редких случаях, когда общество пользуется менее чем низшим размером, делается прирезка. Вследствие этого полного отстранения помещиков от настоящего вопроса, он выступает еще рельефнее; невольно спрашиваешь себя: почему же на разрешение всех приведенных случаев имеет влияние не положение крестьян, не их права и нужды, а то: принадлежат ли означенные имения одному или нескольким помещикам, для которых этот вопрос не имеет никакого значения.

Знакомые читателям “Северной пчелы” рассказы “Страстная суббота в тюрьме” сделались для многих поводом к разным толкам и к разным мерам, убеждающим меня, что известные лица еще недалеко ушли от того развития, в котором их имел случай наблюдать Павел Иванович Якушкин. Искренно сожалея о таком печальном явлении, я вовсе не намерен излагать последствий моего посещения петербургской тюрьмы и съезжего дома 3-й адмиралтейской части, хотя вполне убежден, что некоторые из этих последствий были бы не лишены общественного интереса. Я скажу только несколько слов по поводу беспокойства г. пристава Харламова, удостоившего мои рассказы возражениями, напечатанными в № 116-м “Северной пчелы”.

Г. Харламов, очевидно, вовсе не знакомый с литературным правом, принимает мои рассказы за что-то вроде публичного обвинительного акта и считает их личною обидою для себя, для всего уряда квартальных и для ротмистра***. Г. Харламова я вовсе не знаю и никакого желания оскорблять его не имею; квартальных зовет фартальными народ, и я не виноват, что он зовет их так. Тут, очевидно, виновато введение иностранного слова и способность русского человека переиначивать слова чуждого ему языка на свой лад. Есть места в России (например, в Малороссии, в Курской губернии и др.), где народ буквы х, хв заменяет буквою ф и наоборот θ и ф буквами хв, например вместо Федор там говорят Хведор. Там фамилию пристава исполнительных дел 3-й административной части народ произнесет не Харламов, а Фарламов. Неужели г. приставу это показалось бы обидным, если бы Господь занес его в Курскую, положим, губернию? Отставной ротмистр*** на меня сердится!.. За что же? Не за то ли, что я сказал, что он судится за подлоги, а не подлог? Что ж! Я прошу его извинить эту типографскую ошибку. И потому я твердо уверен, что основательного права гневаться на меня за рассказы о тюрьме никто не имеет, а кто сердится без основания, тем я позволю себе припомнить русскую пословицу, что “кто сердит да не силен — грибу брат”. “Посердится, да не свернится”.