Николай Лесков - Статьи

Ввиду, с одной стороны, столь ненадежных расчетов совета, а с другой, ввиду уже совершившегося разрушения одного из важнейших факультетов и незамещения даже такой кафедры, как кафедра русской истории, с 1859 г., министерство принуждено было прибегнуть для восстановления факультета к тем чрезвычайным мерам, на которые указывал ему § 72 общего устава университета, то есть к назначению уже забаллотированных профессоров Гогоцкого и Селина, а затем в марте месяце и доктора всеобщей истории Бильбасова, который ныне определен также ординарным профессором. Но эти меры восстановили факультет далеко не в полном его виде, и совету университета св. Владимира предстоит еще употребить все зависящие от него усилия, дабы привести факультет в надлежащее состояние. Нельзя не пожелать от всей души, чтобы усилия эти увенчались полнейшим успехом и в скорейшем по возможности времени”.

Дальше этого не идет официальное сообщение, и здесь оканчивается свет, проливаемый правительственным органом на темные истории киевских университетских разладов, получивших большую и печальную известность и подрывающих пред лицом всей России репутацию высшего учебного заведения юго-западной Руси. Сдержанный тон, в котором министерство передает счет киевских забаллотировок и излагает необходимость пресечь это зло министерскою властию, имеет, очевидно, целию смягчить острое впечатление неудовольствия, возбуждаемого киевскими университетскими разладицами; но тем не менее в виду все-таки остается, что необъяснимые забаллотировки, о которых идет речь, вызвали против членов университета меры довольно решительные, и хотя вполне необходимые, но тем не менее уместные лишь в применении к лицам, нравственное и умственное развитие которых не представляет особенно прочных и верных ручательств в их правоспособности управить вверенное им дело, сообразно дарованным им правам самоуправления и самоустройства. Очевидно, что университет св. Владимира не умел отнестись к предоставленному советам университетов выборному праву с тем достоинством, с каким должен понимать это право взрослый избиратель, служащий делу, а не каким бы то ни было посторонним соображениям, и за странное пользование своим правом совет киевских профессоров подвергнут г. министром внушению, которое должно послужить университету в очень памятное назидание. Господин министр народного просвещения, которому дело университета, вероятно, было ближе, чем господам профессорам университета св. Владимира, не допустил, чтобы целые курсы студентов оставались без преподавателей, и прислал им профессоров, выбранных по личному его усмотрению. Из всего этого довольно ясно, что университет не одолел каких-то, сторонних делу образования, но тесно к нему придвинутых интриг и соображений. Таково общее впечатление, произведенное на нас сообщением “Правительственного вестника”. В какой эпохе и в каком принципе искать источного начала киевских неурядиц, мы постараемся выяснить это, хотя отчасти, в следующей статье. Грустно, однако, что какие-то темные силы воспрепятствовали образованнейшей корпорации воспользоваться благоразумно своими правами самоуправления, так что вызвали законное вмешательство административной власти к водворению порядка.

Возвращаемся к печальным историям в университете св. Владимира (“Бирж<���евые> вед<���омости>”, № 139). О киевской университетской распре мы имеем некоторые сведения и помимо приведенного нами в прежней статье правительственного сообщения, и нам обещали еще доставить более подробные, — так сказать, целую летопись того, как упорными забаллотировками совет университета выживал честных и полезных прежних деятелей, не находя на их места новых, и как он, идя в этом направлении, очутился в положении лиц, не умеющих пользоваться правами свободы и обыкновенно получающих потому начальственные внушения.

До тех же пор, пока мы снова будем иметь случай возвратиться к разоблачению махинаций, действующих во вред науке и достоинству личного состава гг. профессоров Киевского университета, скажем одно, что все забаллотировки, как те, которые упомянуты в правительственном сообщении, так и те, о которых там позабыто и не сказано, не показывают никакого единообразия в суждениях и действиях Киевского университета. Чего требовали и домогались избиратели от тех, которые имели несчастие получать их избирательную оценку? Если они выше всего ставили ученость и известность людей в ученом мире, то как могли быть отвергнуты советом такие ученые люди, как Деллен, Гогоцкий и Вальтер (ныне исходатайствовавший себе место сверхштатного профессора)? Если ценимы были по преимуществу личные, общежитейские, человеческие достоинства профессора, то этому въявь противоречат другие забракования, и более всех забаллотировка профессора медицинского факультета Алферьева, который хотя не написал особенно замечательных ученых сочинений, но вел свое дело, при знаниях достаточных и при безукоризнейшем, чуть не в пословицу вошедшем беспристрастии и гнушательстве всем, что носит на себе хотя малейшую тень интриги… Этот прямой и открытый человек, способный воздавать должную справедливость заслугам каждого из своих товарищей, не взирая на личные их к нему отношения и отнюдь не мешавшийся ни во что, во что только мог не вмешаться, но не позволявший в то же время передвигать собою, как пешкою, был неудобен по соображениям, совершенно сторонним науке. На него просто нельзя было рассчитывать, что он в ту или другую минуту может быть по произволу сунут туда или подвинут сюда, а минуты эти уже предчувствовались, они уже были близки, и неудобный при них профессор Алферьев был прибран из университета. Повторяем: во всех этих отвержениях так или иначе выжитых из Киевского университета людей нельзя уловить никакой одной, прямо положенной и строго и последовательно проводимой идеи, а виден только какой-то беспокойный подбор к масти, но такой подбор, что говорить о нем, право, почти невозможно, или, по крайней мере, невозможно говорить о нем в этих строках, которыми мы сопровождаем воспроизводимое нами сообщение официальных правительственных органов. Еще раз говорим, что махинации, вызвавшие энергическое вмешательство г. министра в дело замещения вакантных кафедр Киевского университета, составляют уже целую историю, — невеселую, грустную, мало способную внушать молодежи высокие чувства почтения к своим наставникам, — но тем не менее историю, которой нужен свой дееписатель, способный представить ее во всей правде и истине “молодым людям на поучение, а старым на послушание”.

Московская университетская история, вследствие полученной ею большой огласки, пользуется гораздо справедливейшими отношениями к ней общества, чем киевская. Последняя, носясь в реющих волнах молвы, как сказано, несвободна от заслоняющего истину наноса, без которого ничего не передает досужая сплетня. Публика, заинтересованная деяниями господ профессоров Киевского университета, частию обвиняет во всех неурядицах Киевского университта национальную интригу (немецкой партии), а частию заносчивое гордыбаченье партии молодых преподавателей. Что касается до первой догадки, то она в настоящее время едва ли может иметь какое-нибудь место. Действительно, “во время оно”, хотя, впрочем, и не очень давно (в конце пятидесятых годов) между киевскими профессорами русского и немецкого происхождения был некоторый племенной антагонизм. Немцы тогда одолевали русских своим большинством; но той сети нераспутаннейших интриг, с которыми познакомили университет более поздние деятели, тогда не было. Немцы во всяком случае неповинны в том, в чем их довольно легкомысленно упрекают трактующие о киевской университетской распре. Весьма многим из киевских профессоров немецкого происхождения от здешних неладов так же досталось, как и русским: Деллену и Вальтеру воздана одна и та же честь, что Гогоцкому и Алферьеву.