Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

— Куда дальше?

— Так ты останешься ночевать?

— Так когда Ленин явится? Что я тут, один сидеть буду?

Мишка явился тут же. Веселый, уже чуть поддатый, он быстро впихнул в кубрик двух симпатичных девиц — черную и рыжую. Присмотревшись получше, я понял, что девочки были вполне себе приличными, но давно уже не девочки — сто процентов! Лет по двадцать пять — не меньше — каждой. Правда, фигурки хороши, да и личики не страшные.

Тут же раскатали общими усилиями скатерть-самобранку, зазвенели тихонько бутылки с водкой и ликером «Мокко» — для дам. Женщины, впрочем, от ликера тут же отказались, а вот водочка пошла у них наравне с мужиками.

Толик посидел пять минут и свалил на дежурство. Миша вовсю ухлестывал за рыженькой пампушкой, а я вежливо обсуждал бесснежную зиму и виды на урожай зерновых с высокой брюнеткой. Есть такие латышки — с черными глазами, бойкие, как хохлушки, горячие, как сковородка на плите. Илона, так ее звали, сначала надула губки, увидев, как прощается с компанией красавец Мурашов, но потом вздохнула и переключила свое внимание на меня. А я, пользуясь случаем, пообещал ей попробовать вернуть Толяна и выскочил пулей из гостеприимного кубрика. День клонился к вечеру. На базе было тихо. Командир куда-то свалил, другие старшие офицеры тоже. Понятно, почему Мишка именно сегодня решил устроить банкет прямо на базе. Мурашов не сдаст, а остальные взводные озабочены порядком в своих бараках, им тоже до соседей особого дела нет, если все происходит культурно и тихо.

Однако стоило мне выйти из штабного барака, как откуда-то материализовался Чехов и увел меня к себе. Мы не торопясь обсудили ситуацию с Чеславом и с Невзоровым. Млынник нас опередил, воспользовавшись удачной конъюнктурой на рынке телевизионных героев. Теперь сдвинуть его с места будет немного труднее. А может быть, этого и не потребуется вовсе? Герои. Героев сегодня делают СМИ, а не героические поступки! Вон стоит покуривает Саня Кузьмин — командир 1-го взвода, полюбивший общаться с прессой при каждом удобном случае; да он и на митингах никогда не отказывался выступить. Так его в Риге знают чуть ли не лучше Млынника!

Если ситуация в Союзе окончательно зайдет в тупик, а точнее — страна пойдет под откос, то тогда и смысла нет впрягаться в сложную комбинацию. Чеслав, конечно, мужик боевой и командир хороший. Но дров наломать тоже может немало. Если всему хана, тогда лучшего командира и не сыскать. Если же выпадет шанс, последний шанс на планомерное разрули-вание грядущего развала Союза, тогда… Тогда придется думать. Люди сейчас перестали быть пешками — личный состав знает себе цену и помирать за просто так, за «рванем рубаху на груди» не будет — все поумнели. А четкого понимания целей и будущей идеологии страны, которую придется строить заново, ни у кого практически нет На одних нервах многого не добьешься. Конечно, отряд сегодня в таком состоянии, что и сам готов кого угодно зубами рвать, но за что именно — толком не знает. Спасти положение можно только двумя путями. Или выстраивать другую схему воздействия на личный состав — схему убежденности и веры. Или. оставить все как есть. В случае стремительно обостряющегося кризиса бесполезно даже пытаться что-то менять в создавшейся иерархии. На переправе командиров не меняют. Тогда, наоборот, надо будет Чеслава всемерно поддержать, включая все резервы, как внутренние — в общем собрании отряда, становящемся все более действенной силой, так и внешние — давление общественного мнения русского населения, например. Не в безвоздушном пространстве бойцы живут, и их семьи — тоже. Конечно, Млынник старается максимально изолировать отряд от внешних воздействий. Но база, — не тюрьма, на сто процентов исключить связи с миром все равно невозможно. Я усмехнулся, вспомнив сегодняшних гостей Миши Ленина.

— И надо мне все это?! — возопил я уныло, поспешая обратно в кубрик и стараясь при этом не попасться на глаза Мурашову — пусть думает, что я водку пьянствую.

В кубрике, отвернувшись в угол, со стаканом водки в руке сидела скучающая Илона. Свет был выключен. За ее спиной, на Мишкиной койке, характерный скрип и негромкие, но весьма прочувствованные стоны недвусмысленно обрисовывали ситуацию.

Я присел рядом с Илоной, внезапно показавшейся чертовски хорошенькой, особенно по сравнению с Питоном, и выпил за ее здоровье. Курнул, вздохнул и только собрался потихоньку исчезнуть с базы, как дверь тихонько приоткрылась, и в кубрик скользнул Мурашов, пахнущий свежим морозцем и хорошим одеколоном. Мгновенно оценив ситуацию, тем более, что дело у парочки в углу явно подвигалось к счастливому концу, Толян приветливо сделал нам с Илоной ручкой, тут же вышел и прикрыл дверь… закрыв ее на ключ с той стороны. Не успел я даже закрыть рот, как к нему прильнули горячие губы; и о-о-чень ласковые, длинные руки раздели меня догола быстрее, чем одесситы заезжего лоха на знаменитом Привозе.

На следующий день, невыспавшийся и злой, я заявился домой, как только Алла с Ксюшей ушли в школу. Принял душ, побрился, выпил чашку кофе и сразу же, не заезжая на Смилшу, поехал в ЦК. Поднялся на шестой этаж, встретил у лифта Сметанникова — редактора радио «Содружество» и тут же переговорил с ним о ближайшем своем эфире. В студии меня уже ждали Баранов и Людмила. Стас быстро просмотрел сценарий программы, проверил мою кассету с фоновой музыкой и сел за пульт. Мы с Людой отправились к микрофонам, и пошла запись.

Людей не хватало катастрофически. Чем больше мы включали в пропаганду собственных СМИ, тем больше требовалось профессионалов. А где их взять? Те, что были, — были латышами — это раз. Или «русскоязычными», то есть по определению принадлежали к убежденным сторонникам перестройки и, соответственно, независимости Латвии. Редкие, не сбежавшие на сторону, партийные кадры были не в состоянии работать по-новому в новых условиях. Учить и воспитывать своих людей мы не успевали, да и кому было учить-то? Я и сам учился на ходу. Недавно обзвонил нескольких девчонок с нашего курса филфака, в надежде хоть одну вытащить на радио — редактором, диктором, комментатором — все равно! Но ни одна не смогла. И не потому, что никто не интересовался политикой, — все сидели в декретах — им как раз рожать подоспело! Время. Нашли время!

Пришлось обходиться интерфронтовскими активистами. Людой вот, по старой памяти. Она, конечно, бесплатно была согласна работать, но я пошел на принцип и выбил ей у Алексеева небольшие деньги за каждую запись. Меня душила злоба оттого, что ЦК КПЛ, сидя на миллионах, пользовал интерфронтовскую видеостудию, наших специалистов, которым мы же и платили зарплату! ЦК дрожал за каждую копейку, в то время как надо было срочно тратить деньги на собственные СМИ и, главное, — на людей! Да можно было банально перекупить половину беспринципной журналистской братии! Было бы желание! Мы с Алексеевым давно уже пришли к выводу, что все это — явный саботаж со стороны Рубикса. Но сделать ничего не могли. Обходились собственными скудными средствами. Но и наши скромные средства — и творческие, и технические ЦК старался подгрести под себя; а фактически просто парализовать контрпропаганду с нашей стороны. Эфир «Содружества» обеспечивала армейская полевая радиостанция, развернутая на территории военного училища. Все передачи шли в записи. В ЦК, с помощью наших же, опять, специалистов, оборудовали примитивную студию звукозаписи. Отсюда увозили готовые пленки на передатчик, мощности которого едва хватало, слушатели ловили «Содружество», как совсем недавно диссиденты «Голос Америки» — с хрипом и воем. Но на безрыбье и раком станешь! А десятки миллионов рублей, тщательно приберегаемые Рубиксом на счету КПЛ, после августа ушли в бюджет независимой Латвии, как ценный подарок компартии новой власти.