Юрий Мамлеев - Россия вечная

Вся русская классическая литература отличается тем, что она, обладая великим общечеловеческим значением, учит нас быть русскими. Но феномен Есенина поистине уникален в этом отношении, хотя, разумеется, поэт выразил далеко не все бездны и грани русскоискательства. Совсем иные стороны открыл гений Достоевского, но в целом наш величайший поэт деревни и величайший писатель города связаны друг с другом принципом дополнительности, а не противоречия. Они — каждый по-своему — создавали в литературе невероятный космос Русской Души. В то же время и другие титаны русскоискательства (Гоголь, Тютчев, Блок, Платонов, а практически в той или иной степени почти каждый русский писатель) внесли свой существенный вклад первооткрывателя тех или иных сторон этой темы.

Возможно, только в физическом космосе, среди холодного, равнодушного пространства, будет понята до конца поэзия Есенина. И сложный метафоризм раннего Есенина, и внешняя простота его примет русскости не меняют метафизический корень его поэзии.

Поэтому несомненно, что Есенин — не просто крестьянский поэт, но и поэт национально-космического уровня, ибо подтекст и дух его поэзии ведет в изначальный космос Русской Души (учитывая, что каждый народ индивидуален и имеет свой собственный духовный космос).

Разумеется, сразу возникает вопрос: какие именно первоначала Русской Души задевает поэтический гнозис Есенина и каково соответствие между символами, метафорами, звуковой и интонационной системами его поэзии и этой сущностной основой Русской Души? И в чем, собственно, эта основа состоит?

Но «ответы» на такие «вопросы» явно выходят за пределы этой статьи…

С другой стороны, сама поэзия Есенина вместе со всей философско-патриотической лирикой ХХ в. (от Блока до Волошина) содержит в себе ответ, пусть и естественно неполный, к тому же скрытый за покровом поэтических образов, на загадочные медитации ранней лирики русскоискательства: «Но я люблю — за что, не знаю сам» (Лермонтов) и «Умом Россию не понять» (Тютчев).

И хотя Есенин сам писал: «Но люблю тебя, родина кроткая! А за что — разгадать не могу», это могло быть так скорее на уровне его личности, а не на уровне его поэзии, которая приближает нас к «постижению непостижимого» в России.

Кроме того, познание России в целом, во всех ее безднах и глубинах, познание уже не поэтическое, а чисто философское, невозможно на уровне западной философии (она слишком рационалистична и поверхностна для этого) — здесь нужна, я думаю, всепроникающая мощь восточного, в первую очередь индусского метапознания.

Но если не прибегать к такого рода метапознанию русской патриотической лирики, то нам останется только ощущать и чувствовать ту же есенинскую поэзию как неуловимое нежное движение ножа по собственному сердцу, вызывающее лишь вихрь неуправляемых эмоций, которыми можно упиваться, но которые так и не дают ответа на вопросы «кто мы?» и «что такое Россия?».

Кстати, именно фантастическая искренность, обнаженность текста — вот что объединяет всю русскую литературу, но Достоевского и Есенина в особенности. Казалось бы, это чисто психологическая черта, но на самом деле она имеет явно онтологический бытийный смысл, ибо такая «искренность», «обнаженность» устанавливает глубинно-реальный контакт между микрокосмами каждой из индивидуальных Русских Душ, а также между книгой, ее образами и подтекстом, и читателями. И естественно, что эта искренность, обнаженность присутствуют и во всемирно известном феномене русского общения — без них это общение потеряло бы свой смысл, превратившись в банальное и ординарное общение, характерное для современного постиндустриального общества.

Следовательно, есенинская поэзия помогает воссозданию в нашем духе той удивительной реальности, которую можно назвать «Внутренней Россией». Ее значение особенно велико в условиях Зарубежья и эмиграции, ибо именно эта «Внутренняя Россия» дает возможность человеку выстоять и не потерять себя в обманчивой стихии чужого мира, отождествить себя со своим русским духовным центром.

В то же время внутреннее бытие этой России создает тайную возможность подлинно русского общения даже в эмиграции. Наконец, существование такой «Внутренней России» в душе хотя бы немногих людей сотворяет возможность редкостного Единства и, несмотря на все естественные психологические различия, объединяет людей на основе самого сокровенного, что в них есть. Люди становятся таинственно-близкими, не говоря уже о том, что это дает духовную силу и радость, особенно если вы находитесь в зарубежных мирах.

Этому становлению внутренней России активно способствует, конечно, не только русская словесность, но и вся русская культура в целом. Но главное, что это становление находит опору в самых экзистенциальных и сокровенных пластах души, без чего любое воздействие культуры могло бы повиснуть в воздухе. Укорененность «Внутренней России» и делает ее такой жизненной, нередко определяющей всю жизнь человека.

С другой стороны, зарубежная Россия, взятая как единая культура, неотделима от самой России, и я думаю, что это только вопрос времени, — и, наконец, рухнут все перегородки, и то, что отделилось, соединится со своим священным Центром. Они должны объединиться, потому что суть их едина. И, конечно, опыт русскоискательства зарубежной России и соответствующий опыт Центра — на определяющих уровнях един: русскоискательство в зарубежной России имеет, разумеется, многие минусы (отрыв от жизни Родины), но и плюсы (драматизм ситуации и связанная с этим обостренность национальной интуиции), однако в своих глубинах и тот и другой опыт идентичны.

Своеобразно воспринимается в русском зарубежье и на Западе Андрей Платонов. Казалось бы, как писатель он достаточно универсален, общечеловечен, а потому должен быть вполне понят миром. Действительно, при всей «злободневности» некоторых тем Платонова философский подтекст его прозы обращен к великим космическим темам бытия. Этот уровень подтекста и превращает его в одного из величайших писателей двадцатого века.

Платонов с русской обнаженностью продемонстрировал (особенно в «Котловане») космическую конфронтацию между Бытием и Небытием и скрытую, но все возрастающую жажду человека преодолеть смерть…

Таинственным путем произведения Платонова (и, конечно, не его одного в русской литературе) связаны с глубинами Востока, с Индией Духа. Характерен, например, интерес Платонова к уму, к его субстанции, к его сути. Но ведь роль мышления и ума в космической судьбе человека — великая тема Веданты.

Настя из «Котлована», один из самых потрясающих образов в мировой литературе, говорит перед смертью странную вещь: «Чиклин, отчего я всегда ум чувствую и никак его не забуду?» (кстати, перлы об уме рассыпаны по всему «Котловану»).