Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #10

УАЗ ехал уже не столько от города, сколько вдоль него — раздававшегося вширь, как гигантская амёба. Нужно было пройти объездной участок рядом со строящейся дорогой. Когда машина остановилась, едва не уткнувшись носом в нарытый экскаваторами песок, самый старший из всей бригады — шестидесятилетний Арсений Николаевич спросил сонно:

— Лес, что ли, пилить будем? Эт-то мы так не договаривались.

— Нет, — спокойно отозвался бригадир Лёша Потапов. — Рощу.

— Как — рощу?! Какую рощу? — занервничал сухожилистый Николаич и зачем-то снял потёртую меховую шапку.

— Обыкновенную — берёзовую, — сухо ответил Потапов и распахнул

дверцу.

При последних словах бригадира Тарас Заремба, мирно спавший на последнем сиденье, встрепенулся, вытянулся, насколько позволили габариты УАЗа, протёр кулаком глаза и, подавившись зевком, переспросил удивлённо:

— Что? Пилить? Зачем?

Высунувшись из машины, Тарас огляделся по сторонам: от простора закружилась голова. Пейзаж портила только громадная строящаяся дорога, подползшая, раскидав по сторонам горы песка, почти вплотную к роще — полкилометра осталось, не больше. В первый момент, повернув голову к берёзам, которые предстояло уничтожить, Тарас ничего не увидел, кроме яркого белого света. Он буквально ослеп от снега, солнца, отражённого этим чистым, нетронутым пока полотном и белыми стволами, от прозрачного кристального воздуха, который пьянил горожан, от чего-то низко стелющегося — молочного, дальнего, знакомого…

— Белый город! — неожиданно для самого себя выпалил он и вдохнул полной грудью свежий морозный воздух, словно большой глоток студеной ключевой воды сделал.

Бригадир удивлённо взглянул на Зарембу и, видимо, сочтя его ещё не до конца проснувшимся, терпеливо объяснил, обращаясь ко всем:

— Белый, не белый, но город приближается. И участок этот — первый в очереди на сдачу.

В подтверждение слов командира из-за песчаных гор донёсся грубый голос заработавшей на полную мощь тяжёлой техники. От грома тонкий воздух покачнулся, и молочная дымка стала испаряться быстрее.

Тарас обернулся на рощу и только тогда заметил, что она прячет за собой низенькую деревеньку, почерневшую и съёжившуюся под потоком времени. Она была обитаема: из труб, похожих на кривые пни, смешиваясь с туманом, вытекали тонкие струи слабого дыма. Видимо, экономные хозяева топили печи не жарко. Но казалось, что, кроме этого дыма, ничто в деревушке больше не двигалось. Всё замерло, затаилось. Только дерзкий петух в очередной раз прокричал что-то солнцу на своём петушином языке, да

неугомонные собаки, надрываясь до хрипоты, желали перекрыть рёв бульдозеров.

На снегу, у борта УАЗа, выстроились в ряд зубастые пилы. Потапов объяснял рабочим, не спеша закуривавшим сигареты, что медлить нельзя, а те как будто слушали, да не слышали его.

— Деревья сложные, сами видите: старые, кривые, толстые. Их валить — не тополя стричь! Берёзы — многие двойные…

Тарас стекленевшими на морозе от недавнего сна глазами тупо наблюдал за густым паром, выходившим изо рта Потапова. И пар, и дым от сигарет имели вид похожий и были почти осязаемы на ощупь.

— Ты же в городе говорил: "На сухостой едем"… А, Потап? — вдруг хрипло перебил он бригадира.

— Да, говорил, — огрызнулся Потапов. — Говорил! Иначе бы вы пере-считываться полдня стали. Тоже мне, "Гринпис"! А платят сколько — забыли? Забыли, я вас спрашиваю?!

— Ты и не говорил, — заметил худощавый Рустам Агаджанов и ещё больше нахмурил сросшиеся у переносицы брови. — Думали, как обычно за сухостой и платят, — мрачно добавил он, и вдруг ясная, ослепительная улыбка преобразила его лицо. — А, правда, сколько?

Алексей сплюнул и назвал цену. Димка Баландин — самый молодой в команде, присвистнул, а шофёр в своей кабине включил радио на полную громкость. Сигаретный дым скрыл лица пильщиков, которые имели в тот момент выражения самые разные, но всем одинаково стыдно было губить огромную, старую рощу.

Кинув в сердцах окурки, они двинулись к "объекту", не глядя ни по сторонам, ни вперёд, а всё больше — под ноги.

— Под корень! — крикнул им вдогонку оставшийся временно на месте Потапов. Он залез в машину, достал казённый сотовый телефон и специальный блокнот, к которому был привязан на толстой нитке красный карандаш.

У первых деревьев группа людей в чёрных форменных телогрейках остановилась. Они походили на заключённых, которые замышляли побег, но ещё не были готовы к нему. Люди невольно залюбовались печальными берёзами, утонувшими по тёмные щиколотки в неглубоком снегу, залитыми мягким, ещё розовым утренним светом и с ветками в хрустальном инее. Ветки чуть заметно задрожали, и серебряный звон поплыл над землёй. Но сами деревья были какие-то странные: кривые, с большими капами, наросшими, как болячки, на их тела, хотя даже это не казалось уродством и не мешало сохранять негромкую красоту. Многие берёзы почти горизонтально наклонились к земле, будто летели некогда от взрыва, да уцепились в последний миг корнями и замерли так, а другие, словно перебитые посередине вражьим прикладом, согнулись, не сломавшись, и достали ветвями почти донизу, ища поддержки у матери-земли.

— Старики… — тихо произнёс Баландин вслух то, о чём думали все. Берёзы, действительно, походили на застигнутых внезапным несчастьем

стариков, которые кто раскинул руки, кто схватился за сердце, а кто-то, по прежней своей армейской привычке, стоял навытяжку, глядя прямо в лицо надвигающейся смерти.

Предстояло разбиться на пары, каждый хорошо знал, с кем и как он будет работать. Но уже заранее все предчувствовали сильную ломоту в спине и боль в руках. Боль — это ничего, это не страшно. Главное, чтобы они не дрожали — руки.

— Хорошо, что зима, — сказал Рустам. — По листве — труднее было бы. А сейчас все деревья спят… Так и бу…

— Ничего они не спят! Они на нас смотрят! — не своим, тонким голосом, словно птенец, пропел Баландин. — И вон те — смотрят.

Он указал в сторону, на сбившиеся в стайку фигуры, которые стояли без малейшего движения, словно живые памятники, между деревней, полем и рощей — у её кромки, у первых берёз. Слишком далеко, чтобы разглядеть каждого из них: лица скрывались в тени. Глаз не видно, но взгляды почувствовал на себе каждый из пятёрки.

— Деревенские, кажется… — предположил Николаич и вздохнул. Слишком близко они подошли, чтобы можно было спокойно работать.

Странные фигуры не кричали, они вообще ничего не говорили, не махали руками, не топтались на месте, не прогоняли рабочих, не делали им никаких знаков. Просто стояли, как застывший кусок ночи, лишь иногда колышась единой массой от разрывных содроганий строящейся дороги.