Петр Подгородецкий - Русские идут! Заметки путешественника

Правильно говорят философы: «Все познается в сравнении». Поэтому, когда мы впервые попали за Берлинскую стену, уже с «Машиной времени», поняли, что восточногерманские магазины были ниже уровнем, чем западные, примерно настолько же, насколько наши сельмаги и даже универмаги не дотягивали до торговых точек стран народной демократии. Нынешнему молодому поколению, видимо, не понять, как можно было зайти в обувной магазин и, осмотрев несколько десятков пар отечественной обуви, не выбрать ни одной. Не потому, что она не подходила по размеру, нет, размеры были все, и в пятилетних планах партии всегда отмечался рост количества пар кожаной обуви, тем более в расчете на отдельно взятого гражданина СССР. Просто любой здравомыслящий человек мог надеть ее лишь под страхом наказания или от полной безнадеги. То же самое было и с костюмами, и с пальто, и с прочими «носильными» вещами. Женщины как-то изворачивались с помощью знакомых портних, хотя нормальных тканей тоже не было, а вот мужчинам приходилось совсем плохо. И ходили молодые ребята в стариковских пальто и скороходовских ботинках или ботах «прощай молодость» из войлока и на резиновой подошве. Правда, в восьмидесятые годы изредка «выбрасывали» на прилавки что-то импортное: джинсы или курки «Аляска» – но это все было каплей в море. О терминологии того времени существует один анекдот, связанный с визитом президента США Никсона в Москву в мае 1972 года. Никсон пожелал прогуляться по Москве без сопровождения наших, лишь со своей охраной и переводчиком. Видит громадную очередь. Спрашивает у стоявшего последним, что там такое. Тот по-советски прямо отвечает: «Ковры дают!» Никсон с уважением посмотрел на страждущих. Идут дальше, снова огромный хвост. Снова вопрос, за чем стоят. И ответ: «Обувь выкинули!» Никсону стало интересно, что же за обувь такая. С помощью телохранителей он пробился к прилавку, взял пару на пробу, посмотрел и изрек: «Да, у нас такую тоже обычно выкидывают…»

После каждого концерта, как правило, проводился банкет. Иногда все собирались за одним столом: Кобзон с генералами и полковниками, а мы с офицерами рангом пониже. В отдельных случаях, когда артиста принимало высшее начальство, его «отсекали» и уводили в отдельный зал. Что уж там было, я не знаю, но кормили и поили от души. Даже нам, грешным, перепадали иногда крохи с барского стола в виде икры черной, икры красной, крабов и осетрины с семгой. Все это запивалось хорошими дозами тогда еще не испортившегося, как в девяностые годы, немецкого шнапса «Доппелькорн». Забегая вперед, отмечу, что во время визитов в ГДР с «Машиной времени» нам удалось познакомиться с новым изделием восточногерманских синтетиков-химиков – водкой с ласковым и нежным названием «Прелестная». Ее не смогли пить неразбавленной даже наши рабочие, хотя они – люди закаленные. Да и кто сможет в здравом уме глотать жидкость крепостью в 82!!! градуса, причем с характерным запахом ацетона? Правда, грузчиков к концу поездки все же сблизило с «Прелестной» то, что литр этого напитка стоил около десяти марок. Но, на мой взгляд, лучше обычный спирт купить, развести под руководством Валеры Ефремова – выпускника химфака МГУ – и выпить, что мы и делали. Наши гастроли в советские времена, как правило, привязывались к каким-либо праздникам: 9 мая, 23 февраля, 7 ноября. И в «красный день» наступал апофеоз. Самый большой зал, самый длинный концерт и, конечно, самый обширный и разнообразный банкет. Солдатики тоже не страдали. Их и так кормили вполне прилично, заграница все-таки, а в праздник и дополнительные порции масла, и яйца, и котлеты, и пироги, и пирожные… В общем, праздник желудка – это тоже праздник!

Группы советских войск располагались в те времена не только в Германии. С Кобзоном мне удалось посетить и дружественную Монголию. Если бы не он, я, по всей видимости, никогда туда и не попал бы. А так, сподобился.

Вся Монголия – это сплошная степь. Есть только один город, построенный, как сразу понятно, советскими архитекторами и советскими же рабочими, – Улан-Батор (не путать с Улан-Удэ и Сухэ-Батором). А дальше – степь да степь кругом. Дорог в нормальном понимании этого слова не существовало вовсе. Можно было лишь увидеть какие-нибудь следы, типа «кто-то когда-то куда-то проезжал». Траки эти то появлялись, то исчезали, то сходились, то расходились, а то и вовсе пересекались друг с другом. Куда ехать, нам было совершенно непонятно. Выезд в степь – это все равно, что выход в открытое море – до горизонта один и тот же пейзаж, куда ни глянь. И как наши солдаты-водители находили дорогу – для меня до сих пор загадка. Никаких навигаторов тогда не существовало, да и компасами они, похоже, не пользовались. А так, едешь-едешь по унылой степи часа четыре и вдруг видишь: вдалеке что-то виднеется. Ага! Бетонный забор. Значит, воинская часть уже рядом. Хотя зачем там заборы, тоже было непонятно: убежать в тех местах невозможно, местного населения – не видать, в «самоволку» ходить – некуда.

Поскольку автобусы по степным «дорогам» проехать не могли, то передвигались мы, как обычные солдаты – в военных «Уралах», сидя в кузове. Ощущение, надо сказать, не самое приятное, но я с тех пор зауважал эти машины, поскольку в любую погоду они могли проехать где угодно. Поскольку мы гастролировали летом, то прибывали к месту работы запыленными и грязными. А нам ведь в концертных костюмах выступать. Так что приходилось перед концертом мыться, а потом уже работать. А после концерта или оставались ночевать, или еще часов пять тряслись в кузовах машин до следующей части. Там опять в душ – и спать. А назавтра – концерт и новое изменение дислокации.

Но, как выяснил один мой приятель из Находки, путешествовавший по Монголии, там растет не только трава, но и травка. Через пару километров после границы с нашей страной начинается гигантское поле конопли, говорят, гектаров в 400. А посередине стоит фабрика. И что, вы думаете, она делает? Нет! Неправильно! Она делает из конопли веревки, канаты и прочие изделия подобного свойства. Но пока наши неподготовленные туристы проехали несколько километров по конопле, их «накрыло» так прилично, что и курить не надо. Монголы, кстати, в те времена коноплю не курили. Сейчас, может быть, научились: все-таки прогресс не стоит на месте, хотя какой уж тут прогресс…

Понятное дело, никаких экскурсий и никакого шопинга в Монголии не было и в помине, по одной простой причине: смотреть в степи было нечего, а покупать – тем более. Разве что верблюда какого-нибудь. Лишь в столице можно было купить сувениры, изготовленные местными умельцами, и прочую чушь. Правда, ездившие в Улан-Батор года через два после нас артисты бит-квартета «Секрет» ухитрились, благодаря своей популярности в дружественной республике, приобрести какие-то меховые шапки, а также, пользуясь наступившей в Монголии демократизацией общественной жизни, попробовали вступить в интимную связь с местными дамами. Красотой те, правда, не блистали, зато стоил сеанс любви по-монгольски примерно как чашка кофе. Как тут не вспомнить знаменитую коммунистическую теорию послереволюционных времен о «стакане воды», утверждавшую, что вступить в интимную связь для человека так же естественно, как выпить стакан воды. В Монголии же более популярным казался вариант с кофе. Любая профессиональная монгольская проститутка всегда имела при себе справку об отсутствии у нее венерических и прочих инфекционных заболеваний и была готова принять в качестве оплаты любой бартер, вплоть до батончика копченой колбасы.