Николай Егоров - Каменный Пояс, 1982

После ужина приехал комбат Руссков — походил по батарее, поинтересовался, кто чем занимается, дождался, когда старшина даст команду строиться.

— Завтра, — сказал он, — наша очередь делать марш-бросок. За ветеранов службы я не переживаю, это не первое их испытание, а вот новобранцам рекомендую не жалеть себя. Думаю, что вы покажете все, на что способны, и даже больше, ведь от этого зависит ваша дальнейшая служба. Да и моя в какой-то степени. Или мы на высоте окажемся, или… потом целый год будем тренироваться с полной выкладкой. Учитывайте это заранее и настраивайтесь, а я вам дам несколько советов.

Голос у комбата звучал глуховато:

— Во время движения не думайте о беге, думайте о матери, о любимой девушке. Представьте, что она ждет вас в конце дистанции. А тот, у кого нет любимой девушки, пусть поставит себя на место фронтовика, от броска которого зависит судьба боя… Старшина, объявляйте наряд на завтра.

В наряд на этот раз пошли одни старослужащие.

Я послушался совета капитана Русскова и попытался думать о матери, но в голову лезло совсем другое. Что подсумок с противогазом скоро начнет болтаться и бить по бедрам: поленился покрепче пришить пуговицу, за которую цепляется лямка… Что автомат, постоянно съезжающий с плеча, в конце концов разобьет локоть… Что осеннее солнце греет совсем не по сезону… Что портянка в левом сапоге намотана недостаточно плотно…

Мне долгое время удавалось держаться в числе первых. Хватало сил мимоходом заметить — Юрка Аверьянов задыхается, как рыба, хватает ртом воздух. В то же время «старики» выглядели свежо, хотя ночь провели в наряде.

— Молодцы, мужики, километр прошли, — осипший от резкого дыхания голос Батурина прозвучал и тут же забылся.

Говорил ли сержант? Неужели всего километр? А я-то думал, что по крайней мере половину расстояния одолели.

Пуговица оторвалась. Теперь правой рукой пришлось держать ремень автомата, а левой прижимать к бедру неуправляемый подсумок. Каждый метр прибавлял трудностей: все суше становилось во рту, не хватало воздуха, ноги теряли упругость. «Врешь, все равно дотяну!» Я решил сориентироваться на чью-нибудь спину впереди, чтобы ни о чем не думать, а только смотреть и бежать.

Помогло, да ненадолго. Но тут отвлекло другое: где же у моего ориентира вещмешок? Неужели кто-то из «стариков» сачкует, бежит налегке? Я узнал Рябова. Вот подлец!.. Решил догнать его.

— Не торопись, музыкант, успеешь, — тяжело выдохнул Глазырин.

Я хотел огрызнуться, но в изумлении увидел, что у него на груди, словно запасной парашют десантника, висит второй вещмешок. Глазырин тянул лямку за двоих. Равнодушно подумалось: пусть. Чуть сбавил темп. Но прежний рывок дался дорого: в правом боку появилась неприятная колющая боль. Вскоре она стала невыносимой. Я попробовал задержать дыхание, но только сбился с ритма и тогда наперекор всему побежал быстрее, догнал лидера — Игоря Зелепукина, которого призвали в армию одновременно со мной.

— Ты, Бекетов, молодец, — сказал он, заметив меня. — Держись, скоро второе дыхание откроется, утрем нос «старикам».

За полгода службы Зелепукин так и не смог сблизиться с кем-либо, его сторонились: высокомерен, заносчив, неоткровенен. Его внимание ко мне показалось оскорбительным, и я чуть приотстал, но теперь чувствовал себя лучше. Может, и вправду открылось второе дыхание?

— Врешь, гад!

Это, видно, кто-то сам себя подстегнул. Каждый из нас оставлял за собой дымный шлейф пыли: очень похоже на групповой полет самолетов, только наши скорости, конечно, с реактивными не сравнишь. Топот, топот… К Глазырину уже перекочевал и рябовский автомат.

Мне снова вспомнились советы командира. Как точно он рассчитал. Чем дальше — тем труднее; чем труднее — тем значительнее должен быть мотив. Я представил себя фронтовиком дядей Митей, а вокруг рвутся мины, пронзая осколками пространство.

Но вдруг боль, увы, не придуманная, а реальная, обожгла левую ступню, и без того истерзанную скомканной портянкой. Не сразу я разобрался, что просто подвернул ногу. Лоб покрылся испариной, в глазах потемнело. Прохромав несколько шагов, я упал. Ребята пробежали мимо, как в замедленном кино, никто не притормозил, но это не вызвало обиды. Все правильно, парни о себе думают, как бы дойти, дотянуть. Когда стало чуть легче, я поднялся, захромал, лишь бы двигаться.

Меня все же подхватили под руки. Но это не вызвало чувства благодарности — это нужно не только мне: зачет по последнему.

Впереди замаячил оранжевый «Москвич» комбата, и кто-то, дурачась, крикнул:

— Ура! Вот и любимая девушка.

Мне было не до смеха: едва меня отпустили крепкие руки товарищей, я спланировал на кочку. Дошел! Все-таки дошел!

На время, пока подживала нога, меня определили в библиотеку выдавать солдатам книги. Однажды заглянул Гошка Батурин, первым протянул руку, здороваясь, и это обрадовало меня настолько, что захотелось поговорить с ним откровенно. Было нечто в Гошке похожее на Туманова. Начал издалека.

— Вовремя у меня нога подвернулась. А то вы так и дулись бы на меня.

Сержант усмехнулся, но промолчал.

— Чертовски трудный марш-бросок…

— Не самое трудное это дело в нашем мире, — возразил он.

Я согласился, что есть вещи сложнее, непонятнее, что физическую усталость можно вытерпеть, что можно так натренироваться — никакие дистанции не страшны будут. А психологический груз не каждому по плечу. Вот, к примеру, как одновременно выполнить долг и угодить товарищам? Гошка терпеливо выслушал мою исповедь о конфликте с Ивановым в первую ночную смену, ни разу не перебил рассуждения о достоинстве, о чести мундира, о собственном «я»…

— Свое «я», говоришь? А как насчет чужого? Ты знаешь, почему Рябов не в форме?.. Не зная броду, не суйся в воду. Тебе отличиться захотелось, а ему твоя выходка костью поперек горла встала: вряд ли теперь его пораньше домой отпустят. А ему во как нужно!

— А что у Рябова?

— Получил письмо — жена с кем-то спуталась. Он-то надеется: приедет — разберется. А тут ты…

— Вон оно что-о! — неопределенно протянул я.

У Гошки вроде и настроение поднялось, мол, провел со мной воспитательную беседу, а я уяснил все, как следует… Ничего подобного! Если каждый солдат будет из-за баб по мишеням мазать, то плохая это будет армия. Я так и заявил Батурину. Он ошеломленно уставился на меня:

— Ты, похоже, того… А ведь и до старшины дослужишься, только… не позавидую я твоим подчиненным.

Батурин бросил на стол два письма, повернулся и, тихо поругиваясь, вышел из библиотеки.

Ну и пусть катится. Конечно, грубо я сказал «про баб», но ведь в принципе верно. Есть долг, есть обязанности. Ну, а если не справился с ними, то, как говорится, — каждому по труду…