Николай Егоров - Каменный Пояс, 1982

Пришел как-то сосед Филька и платок матери принес. Завернула Фильку: «Не ходи больше». Целыми днями сидел Филька на завалинке, курил, посвящал пацанов в мужские тайны, пел похабные песни.

Надела мать цветастый платок — дядя после победы вернулся. Филька сплюнул изжеванный окурок:

— Степка, мать-то куда вырядилась?

— В Комарово, дядя приехал.

— Ну, конечно, не тетя. Тут мужиков мало, так в Комарово пошла? Как думаешь, почему она тебя не берет?

Мать наказывает:

— Смотри за домом.

Давит обида:

— А тебе своих мужиков мало, в Комарово пошла?

Мимо прошла, ничего не сказала. И сколько было видно, прямо шла, как ходят слепые. Кинулся вдогонку. За околицей, в траве, лежала она вниз лицом, сжав в кулаке полушалок… На кладбище обещался сходить…

Брезжит рассвет. За стеной во сне бормочет Толик, тяжело вздыхает Фаина.

На кухне он нашел свое белье аккуратно свернутым, еще сохранившим тепло утюга. На столе стоял горячий кофе.

Накинув шаль и глубоко запахнув пальто, она пошла провожать его.

На вокзале, несмотря на ранний час, много народу. Чемоданы, узлы, корзины, саквояжи и томительное ожидание последних минут, когда нечего больше сказать друг другу. Ночные мысли утратили остроту. Он не мучился более от того, что не поправил могилку матери. «Нормальный ход, не последний раз приехал», — основательно успокоил он себя и стал думать о том, как вернется и какую дадут ему машину.

Фаина молча стояла рядом. Толик бегал по перрону, вертелся среди пассажиров и, кажется, чувствовал себя совсем неплохо. А когда подошел поезд, затерялся в толпе, так что Степан не смог с ним проститься.

Электровоз зычно рявкнул, горы ответили эхом, и перрон медленно поплыл мимо.

Фаина отошла к вокзалу, чтобы дольше видеть вагон, увозящий Степана, а может, увидеть его еще раз, если он вдруг выглянет в окно и махнет рукой. Она будет стоять, пока поезд не скроется, и только потом торопливо уйдет домой, в свою комнату, где еще не рассеялся полумрак раннего утра.

«Нормальный ход», — оценил прошедшее Степан и вытянулся на полке. Полежал немного, встал, закурил. «Все дело в Толике», — думалось ему. Как ни старался утром тихо собраться, мальчик проснулся, быстро оделся и все вертелся перед глазами, все ждал чего-то до самого конца. Его не взяли, но он догнал их так далеко, что возвращать не было смысла, не рискуя пропустить поезд.

И вспомнился летний день, запах дегтя, хомута и лошади. Отец запрягает Гнедого. Юлит хвостом Осман. А он, Степа, старается попасть на глаза отцу, что-нибудь подать или принести. Вот уж и ворота раскрыты, и подворотня в стороне, и хлопок вожжами, и отцовское: «Трогай, зверь!»

Стучат по дороге колеса, бежит за телегой Осман, крепко пахнет самосадом. Бежит Степа, все еще надеясь, что, быть может, отец возьмет его с собой в лес. Но свистит кнут: «Н-но, покойник!», и громче стучат о камни колеса, быстрее мелькают спицы, и телега уходит. Степа напрягает последние силы, чтобы не отстать, падает в пыль, обдирает коленки и тихо плачет от горькой обиды…

Чем дальше уходил поезд, тем больше он думал о Фаине. Чем больше увеличивалось расстояние, тем тоньше становилась нить между ним и домиком в рабочем поселке, где остались два человека, за что-то любившие его. И чем тоньше становилась нить, тем сильнее чувствовалось натяжение, словно она, подобно резиновой, стремилась сократиться и вернуть его.

За окном тянулись поля, распаханные под озимые. Над березовыми островками тянулись грачи.

— Папка, а, папка…

Степан вздрогнул. Из-под нижней полки высунулась ручонка.

— Я пить хочу.

— Ты как попал сюда? — Степан вытащил Толика.

— Я в Степное хочу. Степан притянул его к себе.

— Как ты там оказался?

— Все полезли, и я полез. А потом спрятался. А потом ты пришел. Я в Степное хочу. Не поверит Танька-то…

— Как же ты мать бросил, а?

— Нормальный ход, ты бросил же.

Поезд подошел к узловой станции. На вокзале Степан купил всякой всячины для Толика и взял обратный билет. А час спустя счастливый Толик пил газированную воду, аккуратно разглаживал конфетные обертки, смотрел в окно поезда, улыбался, уверенный, что едет в Степное, и утешал:

— Ты не горюй, нас теперь двое, я помогать тебе буду.

На другой день вместе пошли в детский сад. Толик показал ежика Саню и сообщил:

— Если его выпустить из клетки и сидеть тихо, о бегает и стучит ногами, как пожарник, когда на пожар торопится.

И воспитательнице:

— Это мой папа. Он шофер.

— Очень приятно познакомиться с твоим папой, — она с любопытством окинула Степана.

«Должно быть, старая дева», — подумал он.

— Сегодня он уедет в Степное, а потом снова к нам приедет. — И тормошил за рукав: — Приедешь ведь?

— Приеду, как же.

— Приезжай, смотри. — И снова воспитательнице: — Он мне еще самосвал купил.

— Превосходно, — отозвалась она со скрытой иронией.

— Буквы не все знаю, — пожалел Толик, — а то бы письмо тебе написал. Ты приезжай скорее.

Степан уходил с чувством неловкости. Толик махал рукой из окна, а рядом стояла девчонка, возможно, та самая Танька.

В Степное попал он на другой день к вечеру. Инка еще не вернулась с работы. Достал из холодильника бутылку пива, оно оказалось старым и вспенилось. В пепельнице среди окурков со следами помады заметил водочную этикетку и несколько недокуренных папирос с очень знакомым изломом мундштука. Так загибал папиросу, словно хотел подпалить себе нос, механик Гусев.

Пошел умываться. Вода из бачка, от которого проведен самодельный душ, приятно щекотала тело. Великое дело — вода. Пыль — долой, усталость — долой. И только мысли не смываются.

Перед его отъездом, вечером, Инка достала коньяк:

— Я стала думать о жизни. Не вообще, а о нашей с тобой.

— А что о ней думать? Давай пить коньяк.

— Но и коньяк пьют для чего-то.

— Мусор это все, выкинь из головы.

— Должен же за этим быть смысл.

«Задурила баба».

Степан насухо обтерся. Надел лучший костюм и вышел.

Степное — небольшое село. Недавно здесь нашли какую-то руду и стали строить завод. Корпус одного цеха уже поднялся, высились фермы второго, заложено основание третьего, под четвертый били сваи.

На выезде из села закусочная — бойкое место. В закусочной местная знаменитость — Роман. Он хром, разворотлив, многих знает в лицо, о каждом, если он не просто приезжий, может что-то сказать, шоферов величает товарищами водителями.

Волна посетителей схлынула, Роман скучал. Степану обрадовался:

— Товарищ водитель! С прицепом?

Пенится пиво, рука под прилавком отмеряет водку, вторая ловко выхватывает вилкой из кипятка сардельку.

— Товарищ водитель из командировки? Как жизнь молодая? Что Инна?