Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

Травля между тем не затихала. И Платонов шаг за шагом сдавал себя.

Папостовцы в 1932 г. выдвинули условие: «либо врастание попутчиков * * С 1931 г. в «попутчиках» значились Вс. Иванов, Л. Леонов, А. Толстой, А. Платонов, Б. Пильняк, Е. Замятин, П. Романов и еще многие другие. в литературу социализма, либо уход из нее». И еще более категоричный ультиматум: искусство и литература не должны были отражать жизнь «многообразно». Где вы такую жизнь видели? Какие, к черту, «Частные Макары»! Кто они такие? Какое такое собственное лицо может иметь человек при социализме – обществе коллективного разума?

И с этим Платонов готов был согласиться. Лишь бы оставили его в покое и дали возможность работать. Но не тут-то было.

1 февраля 1932 г. Всероссийский Союз советских писателей разбирал по всем мыслимым позициям творческое лицо писателя Андрея Платонова. Вел то историческое заседание Петр Павленко.

Платонов со всем соглашался и во всем каялся. Фактически отрекся от трех тогда уже напечатанных вещей: «Че-Че-О», «Усомнившегося Макара» и «Впрока». Согласился, что «ошибочность» в них нарастала «прогрессивно», да и сами эти вещи слабые, поспешные. Признался, хотя никто его в этом за язык не тянул, что большинство его рукописей «не издано». Да и правильно, что не печатают, ибо все они «идеологически обветшалые и никакого интереса и пользы для революции не представляют». В незаконченных и неизданных работах, откровенничает Платонов, «вредоносность содержится полной степенью», но не в такой, как в “Впроке”».

А далее – уж и вовсе почти что юродство: «Моя художественная идеология с 1927 г. – это идеология беспартийного отсталого рабочего… – анархизм, нигилизм и т.п. Эта идеология и господствует во всех сочинениях, над которыми я работал, которые не изданы».

От всего ранее написанного решительно открестился * * И даже в 1937 г. все продолжал это самобичевание: «Я заслужил такую критику». И в другом месте: «Мое прошлое творчество интереса не представляет». .

Комментировать это заседание сегодня , вероятно, не вполне удобно. Поэтому, безотносительно к личности Платонова, скажем лишь, что подобные проработки делали советскую литературу бесполой изначально, а идеологическая линия тех лет, если писатель строго ей следовал, неизбежно пропитывала его творения ароматом халтуры, которая, множась, способна была породить лишь антикультуру. Чтобы прочувствовать ту эпоху изнутри, надо с головой окунуться в то время, а для этого придется читать подлинные документы тех лет – газеты, журналы, совсем забытые сегодня книги. Но это занятие неодолимо для нетренированного на демагогии ума.

Более нечего говорить на эту тему. Как писал Андрей Платонов, «жизнь сама закончит наш сюжет».

Повторим: Платонов вошел в литературу «Епифанскими шлюзами» в 1927 г. и сразу стал «несроден» всей когорте советских писателей – и по тематике своих сочинений, и по их идеологическому окрасу, и даже по языку.

И его сразу стали бить. Били за каждую новую, проскользнувшую в печать, вещь. Били зло и незаслуженно. Помоями облили и «Че-Че-О» (1928 г.) и «Сокровенного человека» (1928 г.). Платонов долго терпел, держал удары. Но и его психологическая выносливость оказалась не беспредельной. Не выдержала. Открылся он для нокаутирующего удара повестью «Впрок» и, оказавшись на полу, поднял руки, сдался и постарался полюбить не тот социализм, который носил в душе, а тот, что был вокруг и испарениями которого он дышал. Но и из этого ничего хорошего для него не вышло.

… «Епифанские шлюзы» поначалу не заметили ни критики, ни писатели. Глянулась эта книжка Платонова, кажется, одному Горькому. «Чевенгур», самое значительное социально-философское сочинение Платонова, писавшееся в 1928 – 1929 гг., печатать отказались, и роман этот на долгие десятилетия был погребен в личном архиве писателя. Аналогичная судьба постигла и повесть «Котло-ван» (1929 – 1930 гг.). Современник Платонова с этим блестящим творением писателя так и не познакомился.

Зато его рассказ «Усомнившийся Макар» в печать проскочил (Октябрь. 1929. № 9). А в нем можно было прочесть:

– Дай нам власть над гнетущей писчей стервой… Социализм надо строить руками массового человека, а не чиновничьими бумажками наших учреждений.

Рассказ прочел Сталин. Сделал «вливание» лидерам РАППа Авербаху и Фадееву. Те сработали быстро и гнусно. Авербах написал доносительную статью «О целостных масштабах и частных Макарах» (Октябрь. 1929. № 11). Статья была заказной, потому ее тиражировали в журнале «На литературном посту» и даже в «Правде». Авербах рассказ Платонова назвал «враждебным». И на примере Платонова остальных стращает, чтобы неповадно было: «Писатели, желающие быть советскими, должны ясно понимать, что нигилистическая распущенность и анархо-индивидуалистическая фронда чужды пролетарской революции никак не меньше, чем прямая контрреволюция с фашистскими лозунгами. Это должен понять и А. Платонов».

Понял и довольно скоро.

Как считает В.А. Чалмаев, после рассказа «Усомнившийся Макар» Платонов начал сдавать творческие позиции. Рассказ этот стал последним чисто платоновским произведением, с его «юродской» манерой письма и последним явлением читателю тех лет беззащитного, «сокровенного человека».

У Платонова в начале 30-х годов появились и свои личные, как бы специально приставленные к нему, критики. Они бдительно охраняли советского читателя от растления его строками. Это все те же Авербах и Фадеев, да еще две окололитературные дамы: Р. Мессер и В. Стрельникова.

Последняя, правда, вцепилась в Б. Пильняка и Е. Замятина. Ее статья «“Разоблачители” социализма» была напечатана в газете «Вечерняя Москва» 28 сентября 1929 г. Этих двух писателей тогда нещадно травили за публикацию их произведений за границей. Но простой травли было мало. Надо было из единичного факта смастерить целое «политическое дело» и заранее пригвоздить тех, кто также бы мог «продаться Западу» или хотя бы просто посочувствовать Пильняку и Замятину.

На роль сочувствующего и был выбран Платонов. Стрельникова даже ярлык оригинальный для него придумала – «подпильнячник». Почему именно Платонов? Потому что с Пильняком сочинил вместе «Че-Че-О» да пьесу «Дураки на периферии». И индивидуальную роль для Платонова эта дама придумала – «разоблачитель социализма».

И припомнила она еще Платонову и «Епифанские шлюзы»: как можно говорить о какой бы то ни было схожести эпохи Петра Первого и Октябрьской революции. Разве можно с чем-то сравнивать несравнимую ВОСР?

Платонов пытался брыкаться. Напечатал в «Литературной газете» (14 октября 1929 г.) статью «Против халтурных судей». Догадаться несложно: раз его ответ напечатали, значит он слаб. Никого своей статьей Платонов не убедил и убедить не мог. Логику своей правды писатель опирает на Ленина – популярный прием тех лет. Лучше бы смолчал. Так было бы достойнее.