Александр Прасол - Япония Лики времени. Менталитет и традиции в современном интерьере.

Со сменой эпох объекты преданности и бескорыстного служения менялись: до 1868 года это был сёгун. удельный князь (даймё) или его прямой вассал, затем император. После войны для большинства японцев объектом служения стала компания, ближайшая и жизнеобеспечивающая группа. В бытовой речи к названиям всех фирм, независимо от их известности и величины, японцы добавляют вежливый суффикс — сан (Тоёта-сан, Тосиба-сан), тем самым придавая организациям персонализированный, личностный характер.

Японские группы и сегодня остаются закрытыми. Это значит, что отношения между членами внутри группы важнее внешних, а внутригрупповые правила имеют приоритетный характер. Если в интересах группы нужно нарушить какие-то внешние нормы, это должно быть сделано. Японское общество состоит из множества групп семейного типа, выстроенных по иерархическому признаку. Наверху пирамиды — государство и его правила, именуемые законами. Другим группам нарушать законы нельзя. Тем более что вся нация в какой-то степени ошущает себя своего рода семьёй, а в семье должны царить мир и согласие. Я. Хага писал по этому поводу: «Основные единицы западного общества — это отдельный индивидуум или группы индивидуумов. В Японии государство — это совокупность семей, и в этом принципиальное отличие».

Культ предков складывался в Японии веками. В древнем синтоистском ритуале центральное место занимали семейные алтари в честь богов-охранителей рода (удзигами), которые объединяли ныне живущих с предками. Главной задачей членов семьи оставалась забота о том, чтобы сохранить в неприкосновенности её честь и достоинство, приумножить потенциал и обеспечить преемственность поколений.

В начале XX века А. Николаев писал: «Вся конструкция семьи определяется… культом предков, составляющим первооснову всех религиозных взглядов японской нации. Целость семьи, её непрерывность в возможно далёком будущем и её глубокая преданность своему прошлому — вот на чём зиждутся семейные отношения. Эти принципы так сильны, что в жертву им приносят интересы личности отдельных её членов. И действительно, в очень многих случаях и государство признаёт за живую единицу не индивидуума, а семью; этот принцип… проводится с такой последовательностью и жестокостью, что приводит прямо в изумление представителей западной, индивидуалистической культуры» (Николаев, 50). Допрашивавшие русских моряков во главе с В. М. Головниным японцы поначалу не верили, что они родились в разных городах, но служат на одном корабле (Головнин, 86). По японским представлениям, такого быть не могло.

В Средние века семья, а не отдельный человек, имела социально признанный статус. Но в отличие от китайской или индийской семьи, основанной исключительно на кровном родстве, семья в Японии скреплялась ещё и социальным договором. Кровные родственники могли оказаться вне семьи, а не имеющие кровного родства могли быть приняты в неё. Глава рода имел право лишить кого-либо из детей права наследования не только благосостояния, но и семейной профессии. Как бы исключить из членов семьи. Если исключённому не удавалось закрепиться в другой семье, он попадал в касту отверженных.

С другой стороны, глава семьи мог назначить своим преемником не родного, а приёмного сына, воспитанника. Для усыновления требовались два условия: 1) усыновляющий должен быть совершеннолетним; 2) он должен быть старше усыновляемого, хотя бы на один день. Поэтому высокостатусные семьи, не полагаясь на природу, обычно набирали в дом воспитанников из числа дальних родственников или вообще чужих людей. В случае смерти или несостоятельности кровных наследников семейное дело имело гарантию достойного продолжения. Перечень домов, «поставлявших» потенциальных наследников, был закрытым, попасть в него считалось большой честью. Эту особенность семейного устройства отмечал В. М. Головнин (1776–1831), проживший в Японии два года в качестве пленника: «Нередко случается, что князь, видя неспособность всех своих детей, лишает их наследства, усыновляет достойнейшего из младших сыновей какого-нибудь другого князя, своего родственника или постороннего, воспитывает его сам и передаёт ему свой титул и владение. От сего обыкновения происходит то, что владетельные князья в Японии почти всегда бывают люди умные и способные к делам государственным» (Головнин, 345).

Не был исключением и род сегунов Токугава, правивший Японией почти три столетия. В него постоянно брали на воспитание мальчиков из трёх родственных «знатных домов»: Кисю, Овари и Мито. Японская история знает немало случаев, когда не родные дети, а приёмные воспитанники приумножали славу усыновившего их рода. Например, последний сёгун Ёсинобу Токугава (1837–1913) был выходцем из рода Мито, боковой ветви Токугава, но наследником верховного правителя он стал в качестве приёмного сына дома Хитоцубаси.

В Японии глава семьи или клана выполнял важную общественную функцию и пользовался таким же уважением, как руководитель любого современного предприятия. Как всякий руководитель, он имел срок полномочий и не мог уйти на покой до 60 лет. Сместить его с поста главы семьи тоже можно было не иначе как по решению суда. Все эти нормы были зафиксированы в гражданском кодексе того времени. В большинстве своём патриархи относились к семейным обязанностям как к работе, многие мечтали о времени, когда смогут удалиться отдел, передав полномочия преемнику. Наследник главы рода, как и наследник трона, определялся заблаговременно, его имя объявлялось публично и торжественно. В правящем клане Токугава кандидатуру наследника утверждал император. В отличие от христианских или мусульманских стран, в Японии церковь не освящала решения такого рода.

Руководство и представительские функции главы семьи определяли правила его поведения в обществе и отношения с домочадцами. Западная традиция «выходов в свет» с супругой, приглашения семейных пар на различные торжества чужда японской культуре. И сегодня совместное участие супругов в общественных мероприятиях — большая редкость. Неписаные правила запрещают им даже работать в одном учреждении. В большинстве случаев муж и жена ведут совершенно разный образ жизни, их интересы пересекаются лишь в семейном кругу. Но и здесь обязанности чётко разграничены — муж зарабатывает деньги и гуляет в выходные с семьёй, жена обеспечивает всё остальное.

В течение веков японские власти «признавали за живую единицу» не только кровнородственную семью, но и вообще любую организованную группу, независимо от рода её деятельности. Главное, чтобы она имела внутреннюю иерархию и работающий устав.

В начале XX века среди многих социальных классов и групп Японии выделялось общество слепых. Организованное по военному образцу, оно имело монополию на определённый род деятельности — массаж. Некоторые иностранцы, удивлённые этим обстоятельством, приписывали его японскому эстетизму («законы приличия требуют, чтобы оглаживаниями занимались люди, лишённые зрения» (Гюмбер, 251)). Однако вряд ли общественные приличия были тому причиной. Скорее практичность и здравый смысл. Для массажиста чувствительность рук важнее зрения, а при отсутствии последнего она обостряется по закону компенсации. «Когда стемнеет, — пишет Вейлерзее, — слепой массажист берёт свою свирель и… блуждает по улицам города, давая напевами своей свирели жителям знать о готовности пустить в дело свое искусство». Как и прочие группы того времени, общество слепых было закрытым и, по выражению В. М. Головнина, «странным учреждением». «Слепцы совершенно выделены из ведения светских властей даже в тех случаях, когда за преступление им может угрожать смертная казнь» (Николаев, 93). Власти могли быть уверены, что, имея собственный устав, систему поощрений и наказаний, общество само разберётся с любым происшествием. Это отлаженность «группового механизма жизни» имеет давние корни и лежит в основе своеобразия современного японского общества.