Геннадий Сосонко - Диалоги с шахматным Нострадамусом

Вот один из давних. Он играет партию с Каспаровым, и дела идут как нельзя лучше. К откладыванию Ян выигрывает качество и имеет все шансы на победу. Секунданты Тиммана принялись за анализ и наутро сообщили ему, что результаты анализа введены в компьютер.

«Когда я стал вглядываться в изображение на экране, то увидел ландшафт, в этом ландшафте почему-то оказался я сам и начал замечательную прогулку в горах, — вспоминал Ян. — Вдруг где-то очень высоко, в поднебесье, я увидел орлиное гнездо. В нем находился Каспаров. Тропинка к этому гнезду причудливо изгибалась и была на редкость узкой. «Узкая тропа» — называлась моя книга о борьбе за первенство мира, только теперь эта узкая тропа стала вовсе неприступной. И я понял, что нужно быть в идеальной форме, чтобы подняться по этой тропе».

В другом сне Ян играл с Гортом на каких-то командных соревнованиях. В ответ на предложение ничьей Тимман ответил: «Я должен спросить у капитана». Получив категорический запрет, он вернулся к столу и, протянув руку сопернику, сказал: «It's OK, Vlastmiil».

Довольно часто ему снится Доннер. Однажды Хейн играл с Реем, а Тимман со стороны наблюдал за партией. Позицию Ян запомнил очень хорошо: «Острый вариант сицилианской защиты. Доннер играет f4, Рей мгновенно отвечает d5. Доннер может закрыть центр — е5, но записывает на бланке ход f5 и, сделав его, подходит ко мне и говорит только одно слово: «Держись!» Я понимаю, что он подбадривает в первую очередь самого себя, — Хейн был уже тогда инвалидом...»

В 80—90-е годы Тимман регулярно играл матчи с сильнейшими гроссмейстерами мира. «В 1982 году, — вспоминает Ян, — мне предстояло встретиться с Корчным, и я нередко с беспокойством думал об этом матче. До тех пор пока мне не приснилось, что он пройдет для меня еще легче, чем предыдущий матч с Хюбнером. Что я снова не проиграю ни одной партии. Так и случилось. Не надо думать, однако, что мне всегда снятся оптимистичные сны. После хорошо начавшегося для меня 1988 года я сыграл два плохих турнира подряд. «Ты еще не испил чашу до дна, — явственно услыхал я во сне, — тебя ожидает еще одна неудача». И действительно, на турнире в Бельфоре я разделил последнее место».

Перед началом матча с Юсуповым (Линарес 1992) Тимману приснилось, что он с женой стоит на остановке такси, подходит машина, вдруг, откуда ни возьмись, появляется Артур, тоже с женой, и они, опережая чету Тимманов, садятся в такси. Какой-то шрамик в душе этот сон, видно, оставил: назавтра первую партию Тимман проиграл. Во второй у него были белые, но в длинном форсированном варианте русской партии, бывшем тогда в моде, ему не удалось добиться преимущества.

После партии Тимман вместе со своим секундантом Пикетом подверг весь вариант тщательному анализу, но ничего обещающего найти не смог.

Той же ночью, где-то в половине четвертого, Ян проснулся: вот оно, решение! На следующий день Тимман показал найденную во сне идею Пикету, они еще раз проверили все варианты и стали ждать следующей «белой» партии. В четвертой Артур пошел по другому пути, но в шестой стал повторять ходы второй партии. Новинка на 21-м ходу оказалась неожиданной для него, и Тимман одержал победу.

«Мне до сих пор снятся сны о Тале, — говорит Ян, — неудивительно: он был ведь такой харизматической личностью. Однажды, когда Миши уже не было в живых, мне приснилось, что мы вместе играем в каком-то турнире в Голландии. Перед последним туром я делю первое-третье места. Таль отстал, он не может уже выиграть этот турнир. И вот на финише мы играем друг с другом. Славянская, спокойный вариант. У меня ясное преимущество, я делаю ход ферзем и встаю из-за доски. Вернувшись к столику, я вижу, что мне засчитано поражение и Таль уже подписал свой бланк. Я отказываюсь поставить подпись на своем бланке, так же как и поздравить его. При выходе из турнирного зала я говорю Талю, что совершенно не помню, что произошло в конце партии, в ответ на что Миша, улыбаясь, замечает: «После концерта Жиганов тоже не мог вспомнить ничего».

Хотя я никогда не слыхал такой фамилии, догадываюсь, что это какой-то музыкант, и я говорю, что, может быть, Жиганов был оглушен музыкой или находился под действием наркотиков. Наконец мы приходим в какую-то комнату, садимся в угол, и Таль начинает перелистывать телефонную книгу на каком-то скандинавском языке, кажется на шведском. Потом появился Гуфельд, и дальше я не помню уже ничего...»

На турнире в Тилбурге 1983 года мне удалось получить лучший эндшпиль против Тиммана. Король черных был заперт в углу доски, их центральная пешка нуждалась в постоянной защите. Я быстро выиграл. После анализа партии мы пришли к выводу, что, хотя черные могли здесь и там сыграть лучше, у белых был большой перевес. На следующий день за завтраком в гостинице Ян сказал мне, что, оказывается, у черных в самый последний момент имелось чудесное спасение, которое явилось ему во сне! Проснувшись, он поспешил к шахматной доске—и воочию убедился в том, что приснившееся полностью соответствует действительности.

По словам Артура Юсупова, когда он играл в шахматы более интенсивно, чем сейчас, его мозг нередко продолжал работать во сне, чаще всего в поисках решения, которое не удалось найти во время партии. Но и сегодня случается, что после трудного сеанса одновременной игры вертится в сонном мозгу позиция, решение которой не было найдено несколько часов тому назад.

В партии с Котрониасом (бундеслига 1996) возник лучший для Юсупова слоновый эндшпиль. В один момент Артуру показалось, что противник сыграл не лучшим образом и дал ему реальный шанс. Что-то даже мелькнуло в голове, но времени было в обрез, и партия в конце концов закончилась вничью. В коротком совместном анализе соперники тоже не нашли выигрыша: хотя у белых и была лишняя пешка, слишком мало материала оставалось на доске. Но интуиция не обманула Юсупова, победа все-таки была: он нашел ее той же ночью во сне!

Льву Альбурту тоже случалось увидеть во сне сильный ход в отложенной позиции, а однажды — и превосходную возможность в одном из главных вариантов защиты Алехина. «По опыту я знал, — рассказывает Лев, — что наутро идея может выветриться из памяти совершенно, поэтому, проснувшись ночью, я, превозмогая себя, вставал и записывал приснившееся. Хотя сейчас я не могу точно сказать, был ли это действительно сон или бодрствование, отключенное состояние, когда вроде спишь, но в то же время и нет, какие-то клетки мозга продолжают работать...»

На это чувство указывают почти все, с кем я говорил о ночных шахматных видениях.

Из собственного опыта могу припомнить лишь явившегося мне ни с того ни с сего ленинградского мастера Евгения Кузьминых, неутомимого исследователя гамбита Шара—Геннинга. За доской он имел обыкновение извлекать из кармана завернутую в тряпочку дольку лимона и, пока соперник обдумывал ход, отойдя в сторонку, сладострастно посасывать ее. За этим занятием я и застал мастера сентябрьской ночью 1977 года на турнире в Женеве. Наверное, Фрейд дал бы моему сну какое-нибудь другое толкование, но сам я, помнится, расценил лимонную кислоту и оскомину от нее как тревожный знак — и действительно, играя на следующий день с Ларсеном, попал в неприятный тяжелофигурный эндшпиль, спасти который не удалось.