Геннадий Сосонко - Диалоги с шахматным Нострадамусом

Посмотрим, посмотрим, что в этих пакетиках. Не знаю, как в России, но вот Марьяна, которая прожила несколько лет в Японии, получив там в первый раз запакованный презент, почувствовала интуитивно, что нельзя открывать его при всех, что потом и подтвердилось... Правда, Марьянушка? — И, не дожидаясь подтверждения своих слов, зашептал: — У нас же в Голландии полагается прилюдно развернуть и (совсем склонясь уже к моему уху), какая бы ерунда там ни оказалась, восклицать: «Большое спасибо! Замечательно! Это как раз то, что мне всегда хотелось иметь!»

Весной 1974 года, спустя несколько месяцев после того как я выиграл чемпионат страны, в Амстердаме был организован матч-турнир в четыре круга с участием Тиммана, Доннера, Рея и меня. Доннер писал тогда: «Сосонко доказал, что по праву выиграл национальный чемпионат. Узнав о новом состязании, он ворчал, что матч-турнир организован только для того, чтобы поставить его на место, и был не так уж неправ. Это явилось, конечно, тяжелым ударом по нашей национальной гордости: никому не известный шахматист из России прибил всех нас, так тяжело пашущих голландских работяг, — я, во всяком случае, нашел это ужасным. Но будем честными: всё самое лучшее, произведенное этой страной, пришло к нам из-за факицы». После чего Доннер, перечислив имена иностранцев, натурализовавшихся в Голландии и получивших известность в стране и за ее пределами, заключил сентенцию словами: «Генна Сосонко, милости просим. Пожалуйста, оставайся тоже в этой стране».

Моя партия с Доннером длилась меньше двадцати ходов. В его карьере эта миниатюра была отнюдь не единственной. Хотя Хейн относился по-философски и с юмором к своим молниеносным поражениям, однажды он заметил: «Нет слов, чтобы описать отвращение к самому себе, овладевающее шахматистом, когда он проигрывает партию нелепым просмотром...»

Турнир в Амстердаме 1950 года, где игралась его партия с Найдорфом, был самым сильным в только начинавшейся карьере Доннера. За полгода до этого он победил в Бевервейке, добившись первого большого успеха, но тот турнир был далеко не таким представительным, как амстердамский, в котором участвовали Эйве, Пильник, Глигорич, Штальберг, Пирц, Трифунович и другие сильные шахматисты.

В партии с Найдорфом он потерял слона на девятом ходу. Хейн пишет, что был молод и не может припомнить, почему он не сделал хода, спаса-

ющего фигуру. Вполне возможно. Ему было тогда только двадцать три года, и жизнь его состояла не только из шахмат. Ведь каждый вечер перед ним лежал чудный город на воде, самый свободный в мире, с цветами, продающимися на каждом углу, нескончаемой вереницей велосипедистов и множеством открытых допоздна кафе, в которых уже тогда можно было купить всё, чем славится этот город сегодня. С его жителями, употребляющими в своей речи словечки, известные только здесь, и с характерным юмором, который не перепутаешь ни с каким другим. Его Амстердам.

D последнем турнире вновь улыбнулась удача [ 19 ] Четырехкрутоюй турнир в Лейдене 1970 года. В нем принимали участие тогдашний чемпион мира Спасский, Ботвинник, Ларсен и Доннер. . Второй в компании чемпи-JJ оное мира! К тому же в родном отечестве. Пусть в далеко лежащем Лейдене, но все газеты были полны сообщениями об этом. Хотя мой результат был в известном смысле омрачен смехотворным достижением «Фейе-норда» [ 20 ] Футбольный клуб из Роттердама, завоевавший во время турнира Европейский Кубок. , все же такой выдающийся успех был отмечен всеми средствами массовой информации.

Несколько недель я мог снова нежиться в лучах славы. Самое удивительное в славе то, что так же, как и в случае с виной, ее совершенно не ощущаешь; слава должна исходить от твоего окружения. Процесс поклонения не подчиняется какой-либо логике и имеет совершенно иррациональный характер.

Я думаю сейчас о том симпатичном человеке, который в кафе рядом с площадью Дам в Амстердаме с широко открытыми глазами и дрожа нервной дрожью устремился ко мне.

Это я —Доннер ? Тот самый Доннер ? Собственной персоной ? Он ведь знает меня так давно, но ни разу не решился заговорить со мной. Он читал обо мне в газете. И на прошлой неделе, когда турнир был в самом разгаре, он видел меня на улице, когда я прошел мимо... Он стоял тогда на углу рядом со своим мотоциклом, и вдруг я прошел мимо.

Он хотел еще поприветствовать меня, но не решился: я ведь не знал его. Но он рассказал об этом своей жене и друзьям. О том, что видел меня в тот день, когда я должен был играть с этим самым русским. Ион думал об-этом. Было ли это случайно ?Было ли это совершенно случайно, что я прошел именно мимо него в тот самый день?Нет, это не было случайно, подумал он.

Бедняга совершенно потерял всякое самообладание, и я уже опасался, что он даст волю слезам, но в это время в кафе вошел его знакомый, приветствовавший моего собеседника самым сердечным образом, крайне распространенным в амстердамских кафе: «Здорово, старый мудила, ты что, сегодня не работаешь?»

Реакция того была необычайно резкой: «Что ты себе думаешь? Не можешь ли ты немедленно заткнуть поддувало ? Ты что, не заметил, с кем я только что разговаривал? Да или нет?» Вошедший смущенно замолчал. По внешнему виду моего почитателя было заметно, что такого рода реакция совершенно необычна для него. Менее всего он был похож на рыкающего бульдога. Я понял, что здесь имеет место пришедший в действие механизм, совершенно элементарный, но почти не описанный в психологии и называемый излучением славы. Излучающий славу человек принимает размеры огромного зонта, под которым в радостной зависимости от этого известного человека ищут защиты от серости и обыденности повседневного существования заурядные личности. «Я так рад, что наконец-то тоже кого-то знаю», — сказал мне в трогательной простоте один из людей такого сорта.

Потому что—ах, как мало почитателей знают свое место! У одних это ограничивается подобострастным приветствием, робким опусканием глаз. Таких много, это верно, но есть и немало, совсем немало — других.

«Ну, как там дела в шахматной мафии ?», или: «С тобой я хотел бы как-нибудь сыграть партийку», или: «Ха, этот старый шашист» — оскорбительные замечания, которые я слышу в последнее время всё чаще.

На это следует реагировать с улыбкой и мягким юмором, потому что почитание имеет тенденцию очень быстро переходить в злобу. Нередко я должен был спасаться поспешным бегством. Отсутствие добродушия — иногда ведь тебе просто не хочется разговаривать — очень часто может быть расценено как заслуживающее порицания высокомерие. Ив вышеописанном эпизоде в кафе я быстро простился со своим собеседником и ушел, предвидя большие осложнения. Если бы я, например, распил с ним бутылочку пива, он мог бы возвыситься в собственных глазах, совершенно потеряв контроль над ситуацией. Ему было бы непросто справиться с шоком от внезапного открытия, что я тоже всего лишь обычный человек. Я знаю из опыта, что почитателям нельзя давать больше фаланги своего мизинца.