Газета День Литературы - Газета День Литературы # 128 (2007 4)

Но дидактичность, столь свойственная жанру сказки вообще, у Думцевой выглядит мягкой и деликатной. Хотя в стране, 70 лет лишённой Библии и заповедей блаженства Нагорной проповеди, можно давать уроки и в жёсткой форме; сказка – ложь, да в ней намёк, добру молодцу урок. Сказки Думцевой в особом – русском свободном стихе (верлибре). Хотя зачастую и представлены в "графике прозы". Но вот разбиваю "прозаическую строку" на стихи (стих – это одна строчка стихотворения) и получаю ("Несравненная"):

Жила-была чашка.

Да-да, самая обыкновенная чашка...

Ох, простите...

Если бы она узнала,

Что её назвали обыкновенной, –

Такой скандал закатила бы

На своей полке посудного шкафа!

Классический русский свободный стих, каким писал классик верлибра Владимир Бурич. Иногда сказочница переходит на белый стих (ритмизованный, но без рифмы – здесь, в "Балладе о Русалке", например, разностопный ямб):

Историю печальную хочу я вам поведать

О том, как девушка прекрасная была превращена...

Но нет... Пожалуй, по порядку.

Начну с того, что тайны чарующие Мирозданья

Не в силах разгадать ничтожный человек.

Изредка Лидия Думцева решается "говорить в рифму" – консонансную и диссонансную:

В неведомую колдовскую даль

Я хотела бы вас за собой увести,

Где не кажется небылью Небыль.

Кто ни разу доселе там не был,

Ни за что не поверит – под небом,

Столь привычным для каждого небом,

Невероятных историй не перечесть.

Меня, очного ученика Алексея Кручёных – помните самое знаменитое русское стихотворение "Дыр бул щыл…"? – всегда радует гениальный абсурд. И Лидия Думцева – вослед – позволяет себе абсурд типа МНЕНУ ЖНАТ ОЛКОС ЛАВА (мне нужна только слава), но в сказке они логичны.

В России ныне, во времена надвинувшейся на нее тотальной бездуховности, очень не хватает сказки. Спасибо последним сказочникам России. Спасибо Лидии Думцевой.

МЕТАМОРФОЗАРадикальные веянья новы:

Из антихристов – в богословы!

Из писателей – в робу вахтёров.

В гардеробщики – из актеров!

И ни удержу, и ни меры:

Из банкирского лобби – в премьеры!

Не от женских потуг – из пробирки!

В новорусские – из Бутырки!

Из учительницы – в проститутки!

Не о духе молва – о желудке!

В вышибалы из офицеров!

Культ зубов и отсутствие нервов.

Что считалось всегда трали-вали –

Удостаивается медали,

А с экранов орущее блядство –

Всероссийского лауреатства!

Обхохмили всё, обворовали.

И так далее, и так дале...

На Руси от сего холокоста –

Патриоты обычные просто

Превратились, как это ни сложно,

Окончательно и безнадежно,

До последней сердечной икоты –

Просто в лютые патриоты!

НА ПРОГУЛКЕНу что, хромоногий дружище,

Так скорбно глядишь на меня?

Осталось одно пепелище

От нашего ясного дня.

От нашего крестного хода

И стати державной, святой,

И от золотого народа –

Один только нимб золотой!

Одно только гордое имя...

Хоть к небушку руки воздень!

Столица с огнями чужими

Да пустошь родных деревень.

Как славно, что жизнью иною,

Дружище, твоя занята.

Трусцой ковыляешь за мною

И веешь вопросом хвоста.

Вживаешься в мир этот бренный,

Как тошно в душе и вокруг!

Мы были – надежда вселенной,

А ныне изъяли наш дух...

Куда же теперь нам, мой верный,

Последний мой преданный друг?

* * *Пахнет сумрак сырою листвой,

Холодеют задумчиво лужи,

Даль молчанья… И голос живой,

Даже самый любезный – не нужен.

Одиноко вокруг, и во мне,

И от этого – сердцу услада.

Оно льнет, от меня в стороне,

К глубине опустевшего сада,

Где на ветках сиротски плоды,

Кое-где сохранившись, мерцают,

Где от немощной красоты

Забытья оно тает и тает...

И в бессилии превозмочь

Истекающую сердечность –

Переходит в желанную ночь,

Преходящую в бесконечность…

* * *Ни печали, ни сплина,

Ни хандры, ни тоски.

Золотая равнина,

А на ней – колоски.

Время жатвы приспело,

Я труда не боюсь,

Принимаюсь за дело –

В сердце – русская грусть!

И причины нет вроде,

Но за что на возьмусь:

А она – на подходе –

Эта русская грусть!

Я то трезвый, то пьяный,

То грешу, то молюсь!

А в душе постоянно –

Непонятная грусть.

Встану рано сегодня

И вокруг оглянусь:

Боже, это ведь – Родина!

Ах, ты Мать моя – Русь!

Беспросветная грусть...

* * *Безжалостный день дотлевает

Над бедной моей стороной.

Чернее в душе не бывает,

И сердце исходит виной,

И зрелым сознаньем бессилья,

В котором – последняя страсть:

Скрестив свои руки, как крылья,

Ничком в это небо упасть!

До стона вдыхая, до крови

На стынущих, мглистых губах

Тоскующий сгусток Любови,

Саднящий в родных небесах

О нашем поруганном крае,

Где нам только место и есть

Одно лишь – землица сырая,

Где наша скорбящая персть,

Навеки смешавшися с нею,

Нездешний продолжит свой путь,

Чтоб впредь никакому злодею

Уже нас с него не свернуть!

* * *Покидаю Лужковское сити,

Где мне всё – ни по мне и не так.

Остается одно только: выйти

На заросший травою большак,

По обочинам – клевер с ромашкой,

Колокольчики, да васильки,

И сердечко ликующей пташкой

Ввысь выпархивает из-под руки!

А простор – не измерить судьбою,

Даль широка, а ширь далека!

Становлюсь я здесь снова – собою,

До пульсирующего желвака,

На безропотных скулах славянских…

И, наивный, бреду в грусть полей,

К ней, оставшейся в снах мессианских,

К невозвратной России моей!

ОТВЕТВсеми странами мира обласкан и зван

Прикатил по стопам Айседоры Дункан,

Подсластить нам разруху – на то и талант,

На гастроли из Штатов – один музыкант!

За почти интерес, а не ради куска.

Он был принят в Кремле – самым первым вождём.

И про голод на время забыла Москва,

И стонала галерка в театре Большом!

Но лишь браво и бис перестали звучать,

Робкий голос спросил из живой тишины:

"Вы могли бы сейчас нам, маэстро, назвать

Музыкантов великих из Вашей страны?"

На мгновенье всего в ожиданье затих,

И взорвался потом, и обрушился зал!

Когда всех соплеменников лучших своих

Поименно великий маэстро назвал.

Но вскочил над плесканием радостным рук,

И заблеял какой-то лоснящийся фрак,

Усмиряя одесский, с трудом, воляпюк:

"А сбежавший к вам, русский, Рахманинов – как?"

И повис на сверкающих люстрах вопрос,

Источая крутой совнаркомовский яд...