Жорж Сименон - Новые парижские тайны

Романы о Мегрэ не только упрочили славу молодого писателя, но и обнаружили многие своеобразные черты его художественного метода. Уже в них, соблюдая некоторые каноны «классического» детектива, Сименон заявил о своем глубоком интересе к человеку, к его психологии, к тем сложным отношениям, в которые люди вступают друг с другом в современном обществе. Социально-психологические романы Сименона в 30-е годы привлекли к себе внимание таких крупных мастеров того времени, как Франсуа Мориак, Жан Кассу, Роже Мартен дю Гар, Жорж Бернанос. Особые отношения установились у Сименона с признанным мэтром литературы, идейным вдохновителем большой части западноевропейской молодежи Андре Жидом. Но вот что примечательно: как показывают письма и отзывы Жида, его многочисленные пометки на полях романов его младшего собрата по перу, маститый писатель увидел в произведениях Сименона загадку, разгадать которую он пытался во время своих продолжительных бесед с ним. В самом деле, непонятным для Жида было все — и неожиданный для начинающего романиста огромный запас жизненных наблюдений, и свобода от современной литературной моды, и точная, чрезвычайно емкая проза, и — главное — в чем-то непривычное для французской литературы отношение к человеку, как будто совершенно простому, ординарному и вместе с тем обладающему внутренней глубиной. Говорить о каком-нибудь бродяге, полуграмотном крестьянине, служанке или уличной женщине, так, как говорил Сименон, в это время не умел никто.

Наиболее проницательные современники писателя «загадку» Сименона решали однозначно: тем новым, что он внес во французскую литературу, он был обязан могучему влиянию литературы русской. Об этом поздние исследователи творчества Сименона писали не раз. Много раз о том, какую роль в его становлении сыграла литература России, писал и сам Сименон. С юных лет он был захвачен произведениями Пушкина, Достоевского, Толстого, Чехова, Гоголя, но особенное воздействие на его подход к изображению человека, на его отношение к миру простых людей оказал Гоголь. Нас не должно удивлять то странное на первый взгляд сближение, которое позже будет делать Сименон, сравнивая Гоголя с другим великим писателем, принадлежащим другой стране и другой эпохе, — Фолкнером. И тот, и другой, с его точки зрения, создали свои неповторимые миры, населенные настоящими, живыми людьми. Гоголь не только помог ему увидеть «маленького», рядового человека; он придал этому человеку героическое звучание и заставил полюбить его. Настойчиво возвращаясь то к «Шинели», то к «Мертвым душам», Сименон подчеркивал в них органическое сочетание комического и трагического, до которого до сих пор «поднимался только Шекспир».

Достоевский помог Сименону заглянуть в души изломанные и несчастные, почувствовать огромность неповторимого духовного мира каждого человека. Скорее всего, именно Гоголь и Достоевский подсказали ему ту формулу, которой он долго старался руководствоваться в оценке человеческих поступков и которую так часто толковали упрощенно и наивно: «Понять и не судить».

Близким себе ощущал Сименон и Чехова: «В его произведениях я нахожу все мои замыслы в более совершенном исполнении». Можно смело предположить, что многие произведения или отдельные сцены в них были подсказаны французскому писателю именно рассказами Чехова. У Чехова, отмечал он, часто узнаешь состояние души его персонажей «в зависимости от времени года, отношений друг с другом или природой». В чеховских рассказах и повестях нет искусственного блеска, нарочитых эффектов. Мягкость, полутона его прозы — свидетельство бережного отношения ко всем людям, глубокого познания человека, «эквивалента любви», как говорил Сименон; любовь к людям для него — главная, определяющая черта творчества всех русских писателей.

Сименон восхищался Толстым, много раз перечитывал «Смерть Ивана Ильича» и «Хозяин и работник». Вслед за Толстым он заставлял некоторых из своих героев в кризисные, решающие минуты жизни полностью переоценить, пересмотреть прожитое. Сименон создал свой, «французский» вариант «Смерти Ивана Ильича» в романе «Колокола Бисетра». Напомним, что ту же тему «пересмотра» решал Франсуа Мориак в «Клубке змей» и Роже Мартен дю Гар, изображая смерть главы семьи в романе «Семья Тибо».

Русскую душу, пейзажи России Сименон открывал для себя в произведениях Горького. Роман «Мать» дал ему возможность почувствовать готовящиеся в далекой России перемены.

Конечно же, не следует ограничивать сименоновские литературные «университеты» только русской классикой. За ней последовало основательное знакомство с творчеством Стендаля, Бальзака, позже — Марселя Пруста, Джозефа Конрада, Уильяма Фолкнера и многих других. Особенно часто социально-психологические романы Сименона сравнивали — по разным параметрам — с бальзаковской «Человеческой комедией». Сопоставление писательских талантов, их возможностей и значения в литературе — дело не всегда плодотворное. И все же во многих отношениях сближение двух писателей, чье творчество разделено во времени целым столетием, не лишено некоторых оснований. Об этом писали западные исследователи Сименона, отмечая общую для обоих писателей широту охвата действительности, их стремление показать людей, принадлежащих ко всем социальным группам и классам, умение видеть в самых, казалось бы, ординарных ситуациях реальные человеческие драмы.

Все это справедливо, как справедливо, однако, и то, что между творческими установками Бальзака и Сименона существует принципиальная разница.

Стремление объединить создаваемые им произведения в нескольких циклах, которые должны были описать все проявления, все стороны современной жизни, «жизни мужчин, женщин и вещей», было у Бальзака глубоко осознанным и подчиненным его пониманию человеческой истории. Задуманные циклы должны были в свою очередь составить грандиозную «комедию» буржуазной Франции первой половины XIX века. Единому замыслу, как известно, подчинялись и все двадцать томов обширного цикла «Ругон-Маккаров» Эмиля Золя, запечатлевшего в нем историю двух десятилетий, по выражению Маркса, «космополитического мошенничества буржуазии» [1] К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч., 2 изд., т. 17, с. 350. (Здесь и далее — примечания Э. Л. Шрайбер и В. Е. Балахонова.) . Желая показать Францию за треть века, жизнь столицы и провинции сквозь призму унанимистской концепции писал двадцать семь томов своих «Людей доброй воли» Жюль Ромен. О подобном намерении создать большое единое полотно Сименон никогда и нигде не говорил. Дело, разумеется, не в скромности писателя, ставившего перед собой более ограниченные задачи. К одной из сторон этого вопроса, резко отграничивающих Сименона от его великих предшественников, мы еще вернемся.