Панфилов Валентинович - История Андрея Бабицкого

Председатель Высшего совета политического движения «За возрождение чеченского народа и Чеченской Республики» Адам Дениев опроверг заявление Бабицкого о том, что его люди якобы удерживали корреспондента РС у себя после обмена в Чечне на российских военнослужащих. На пресс-конференции в агентстве «Интерфакс» Дениев также заявил, что благодаря его «имени и влиянию Бабицкий вернулся живым и здоровым». «Но это не значит, что мои люди его схватили и удерживали у себя», — добавил он. По мнению Дениева, Бабицкий обвинил его специально, чтобы дискредитировать в глазах общественности.

Газета «Комсомольская правда», 3 марта:

Вчера журналист Радио «Свобода», встретившись в больнице со своим другом, репортером «КП», подвел итоги 40-дневного пленения

Эпопея с 40-дневным пленением журналиста Радио «Свобода» Андрея Бабицкого, наделавшая столько шума в прессе, кажется, завершилась. Правда, ему, отпущенному из-под стражи под подписку о невыезде из Москвы, еще предстоит пройти процедуру следствия и, не исключено, предстать перед судом.

Сейчас журналист — на лечении в одной из московских клиник. Медики обнаружили у него заболевание сердца, гастрит и еще целый букет различных недугов. Вчера я побывал у Андрея в больнице. Его рассказ — своего рода итог всей истории — привожу с минимальными купюрами. Рассказывает Андрей Бабицкий:

На выходе из Грозного, где меня задержали 16 января, были и российские омоновцы, и бойцы Бислана Гантамирова. Отдал им все документы — обычный и загранпаспорт, мидовскую карточку иностранного журналиста. И сразу сказал, что корреспондент. Тут же один из гантамировцев заехал мне кулаком в ухо.

Не давая опомниться, связали руки, завязали глаза, закинули вниз лицом на БТР и куда-то повезли.

Привезли, как понял из разговора охранников, на военную базу в Ханкалу. Завели в холодную палатку, допросили, продержали полчаса на мерзлой земле. Раздели догола, обыскали. Потом швырнули мне одежду и загнали в стоящий во дворе автозак — фургон для перевозки заключенных. Потрогал я стены, потолок своей «камеры» на колесах — все покрыто коркой льда. Всю ночь растирал руки и отжимался от пола. Это и спасло.

Следующий день — на допрос: кто я, что делал в Грозном. Требовали, чтобы указал на карте города, где штабы полевых командиров. А я в картах ничего не понимаю. Да и от города, с которого эту карту делали, уже ничего не осталось, совсем другая картина. На ночь — тот же автозак. Правда, там уже был не один — подсадили нескольких чеченцев. Одного помню, Асламбек Шаипов звали. Его постоянно били по-черному. Почти все зубы у него были уже выбиты.

После двух ночей в автозаке отвезли в Чернокозово. Сначала был в камере на 13 человек. Один из них — русский мужик, Игорь Расщупкин из станицы Калиновская. Пошел на речку капканы ставить на ондатру. Паспорт, понятно, дома оставил: речка-то под боком. Ну его прихватили да в Чернокозово бросили на 10 суток.

С соседями по камере ладил нормально — там делить нечего. По очереди мы должны были несколько раз в день громко докладывать охраннику о ситуации в камере. Чеченцы нередко просили меня за них это сделать. «Гражданин начальник, в 17-й камере 13 человек. Дежурный по камере Бабицкий Андрей», — кричал я, задрав руки на стену (так требовали надзиратели).

Потом перевели в одиночку. Там не били. Хотя мне и прежде от охранников не сильно доставалось. Даже при тюремной «прописке» — традиция такая — всего раз 15 дубинкой огрели. Других били просто кошмарно. Особенно по ночам. Я за всю жизнь таких криков не слышал.

А днем — на допросы. К следователю, прокурору. Районный прокурор Виталий Ткачов убеждал написать, что во время задержания у меня никаких документов не было. Я отказался. Потом — что я не нуждаюсь в адвокате. Написал — нуждаюсь. А он на это и внимания не обратил.

Обвинение, которое выдвинули против меня — участие в незаконном вооруженном формировании, было абсолютно нелепым. Я и оружия-то в руках никогда не держал — не умею. Были и другие подобные обвинения — в попрошайничестве (хотя я ничего ни у кого не просил), в вывозе ценностей (это — об иконке, которую оценили в 10 рублей. Я нашел ее на пепелище православного храма в Грозном, где пять лет назад венчался со своей женой).

31 января человек, представившийся членом Комиссии по обмену пленными (или что-то в этом роде), предложил написать о согласии на обмен… Мол, полевой командир Атгериев тебя заберет, а потом отпустит. А мы солдатиков выручим.

Я написал: «Виновным себя не признаю. Но если такое предложение действительно от Атгериева, то пускай солдаты получат в обмен на меня свободу». А 2 февраля меня выпустили — под подписку о невыезде из Москвы. Прокурор так и сказал: теперь ты свободен. И тут же, уже свободного, отвезли в Гудермес, засунули в камеру. Я протестовал, требовал наказать виновных. А когда на следующий день во время обмена увидел, что никакого Атгериева там нет, и вовсе заявил об отказе от обмена. Утверждал, что это — акт насилия. Но меня уже никто не слушал. Сказали: «Поздно», — запихали в «уазик» и увезли.

Так начался второй этап злоключений Андрея Бабицкого — уже в руках каких-то бандитов.

О том, что это «не те» чеченцы, я догадался сразу же. Один, который никогда не снимал маску, был явный славянин. Да он и не скрывал, что вырос на Украине. Держали они меня в закрытой комнате. Как я думаю — в селении Автуры Шалинского района. В день давали миску баланды, которую я не ел, буханку хлеба и воду. На третий день велели рассказать в видеокамеру, что у меня все в порядке. Потом, через своих московских подельников, продали эту запись Радио «Свобода», и ее показывали по телевидению. Но об этом я узнал только сейчас — меня держали в полном информационном вакууме. Белая тряпка в моей руке во время записи ничего не означает. Просто перед этим я по обыкновению занимался ремонтом своей износившейся одежды, из этой тряпки мастерил заплатку. И машинально сел с ней перед камерой.

Вообще постоянно пытался себя хоть чем-то отвлечь. То и дело стирал одежду. В промерзшем автозаке и в Чернокозове совсем уж до дыр износился мой свитер. Я распустил носок из запасной пары, выпросил у чеченцев-охранников какие-то лоскуты, иголку и занялся художественной штопкой. (Я видел вчера этот свитер. С лицевой стороны одежка выглядит вполне прилично. Зато с внутренней — лоскутное одеяло. — Авт.) Этой возней я старался приучить своих стражей к тому, что по ночам я что-то делаю. И готовился к побегу. Главное было — расшатать заколоченные шпингалеты на окне. И уже к середине 20-дневного пребывания в плену я это сделал. Но всякий раз, когда собирался бежать, меня в последний момент охватывал панический страх. Куда бежать — не знаю, заметят — сразу убьют.