Константин Станюкович - Очерки общественной жизни

Это ли еще не трагизм положения той части интелли­генции, которая с презрительной улыбкой слушает, как клевещут на нее теперь разные самозванные пророки, спасители отечества и журнальные «переметные сумы», и в то же время получающая ядовитый вопрос, предла­гаемый не без сознательного коварства: «Чего ж вы хо­тите, господа? Выскажитесь! Молчальники! Кто же вам мешает высказаться с тою же откровенностью, с какою высказываемся мы. Слава богу, нынче печать может от­крыто выражать свои мнения и, следовательно, вы можете изложить свою программу. Мы вот изложили свою… Мы не молчим, мы выдумали свою, чисто русскую теорию единения на почве бесправия; мы сочинили свой народ, презирающий ваши лжеучения; мы, наконец, пред­лагаем практические меры, начиная с обязательного взаимошпионства и кончая застенком… Худо ли, хорошо ли, но мы говорим потому, что скорбим за отечество. Что ж вы молчите?.. Предложите, в свою очередь, свои меры, но только не в общих местах, а категорически…»

И ведь они, эти «бонапартисты» печати, знающие очень хорошо, в чем дело, отчасти правы, задавая эти вопросы, правы относительно… Они знают, что ответа не будет, по крайней мере, настоящего ответа, и тем с боль­шей силой спасают отечество, бия себя в грудь, как те лгуны, которые заранее призывают бога в свидетели, уверенные, что иначе им не поверят.

Да, прав, пожалуй, г. Аксаков, когда говорил, что все виноваты «в положении дел». Но говоря обо всех, он выделяет правоверных и ищет более виноватых среди неверных. Виновных гораздо легче найти, чем исследо­вать корень вины. При других условиях, печать, быть может, согласилась бы с основным положением, но только выводы получились бы не те, к которым пришел редактор «Руси». Допустим, что мы стоим на «краю бездны», но рыл-то эту бездну кто… кто рыл ее?

Положим, что рознь интеллигенции с народом велика, но в том, что народ нуждается и лишен света просвеще­ния, виноваты именно те, которые, сколько могли, обра­щали внимание и на его нужды, и на его невежество??. В те смутные дни, которые переживаем мы, понятия как будто перемешались и ниоткуда нет ответа на жгучие вопросы. Невозможно же считать за ответы вопли и проклятия, напоминающие бред поврежденных, как невозможно считать целесообразными устрашения, реко­мендуемые с отвагою и апломбом современных держиморд печати и жизни.

В наши дни (я не предвижу даже, как назовет их будущий историк), когда, повидимому, всякие деликат­ные вопросы сданы в архив, и неизвестно, скоро ли снова появятся на свет божий, когда даже такое слово, как «совесть», считается известной частью печати и обще­ства, по меньшей мере, предосудительным, — появление брошюры под названием: «Совесть. Страница из жизни помещика», — невольно возбуждает любопытство уже по самому своему необыкновенному для нашего времени заглавию.

За последнее время мы прочли бесчисленное количе­ство посланий и пророчеств (пророки объявлялись еже­дневно) и выслушали массу предложений из уст тех публицистов, которые сумели высказаться в одно и то же время «решительно и задушевно». Но напрасно стали бы вы искать во всех произведениях этого сорта хотя бы отдаленный намек на вопросы совести. Энергии довольно, откровенности много, решительности еще больше, руга­тельств — целое море, но о совести ни одного слова. Она, эта самая совесть, заставляющая иногда краснеть и мед­ные лбы, словно виноватая, спряталась куда-то, и оты­скать ее теперь на печатных страницах воинствующего слова так же трудно, как трудно, взяв в руки «Москов­ские ведомости», не встретить какого-нибудь нового про­екта правосудия или новой задушевной инсинуации пуб­лициста, князя В. Мещерского; эта газета не брезгает даже пером такого «литерата», когда ей нужно удовле­творить чувство личной ненависти.

И вот нашелся, однако, автор, который решился под­нять вопрос о совести. Нечего и говорить, что я с жад­ностью принялся за брошюру; правда, я дочитал ее несколько разочарованный, но, несмотря на это, брошюра, по моему мнению, заслуживает внимания, так как наво­дит на некоторые поучительные размышления.

Автор брошюры, трактующей о совести, выступает на публицистическое поприще не в первый раз; несколько времени тому назад он написал брошюру «Историческое призвание русского помещика», в которой делает воззва­ние к помещикам (и особенно, к крупным землевладель­цам), предлагая им презреть жизнью безделья, вернуться к опустелым усадьбам и, по мере сил, помочь народу в его экономическом и нравственном убожестве, которое автор рисует всем хорошо известными мрачными крас­ками. Не менее мрачными красками рисует автор и тех самых людей, к которым он обращается с теплым словом и, несомненно, с добрыми намерениями, рассчитывая, несколько наивно, что слово может убедить и переродить внезапно целый класс людей. Я не стану касаться прак­тических мер, предложенных автором в первой бро­шюре, которые, по его словам, составляют историческое призвание русского помещика и дают радикальное ле­карство для поднятия благосостояния народа; замечу только, что меры эти очень скромны, хотя сам автор и убежден, будто крупные землевладельцы, «устроившись в деревне со всевозможным комфортом, принесут делу большую пользу, тратя на него даже не более десятой части тех сумм, которые они тратили на безделье бес­цельной, quasi [1] Будто, якобы ( латинск. ). веселой жизни в столице». Не в сущ­ности предложений здесь дело, а в наивной вере, что благородный призыв будет услышан. В подобных надеж­дах кроется одно из тех недоразумений, которыми так богата наша жизнь и которыми всегда пользуются реак­ционеры, доказывая, что не учреждения создают извест­ную нравственность и изменяют социальные отношения, а наоборот. С постоянным единодушием они проповедуют эту доктрину, и у них вопрос о реформах является сказ­кой о белом бычке; недаром во всех реакционных орга­нах печати слышатся отголоски речей покойного До­стоевского, проповедывавшего о «боге в самом себе», о «самоусовершенствовании», о «нравственной красоте», и т. п. Благодаря такой удобной «почве», ничего нет легче, как отвечать на запросы о реформах со стороны прогрес­сивной части общества: «Имей бога», «сперва усовершен­ствуйся», «заслужи», — и т. п. Кто будет оценивать сте­пень усовершенствования и заслуги — это вопрос, упускаемый обыкновенно из вида, но несомненно только одно, что каждый раз, когда я, например, заявлю какое-нибудь желание, ничего нет легче ответить мне, как от­вечают иногда родители детям: «Сперва заслужи», «усовершенствуй себя» и «тогда посмотрим». И вслед за тем, ничто, разумеется, не помешает продолжать эту сказку о белом бычке до бесконечности, трогательно при­зывать людей к самоусовершенствованию и надеяться, что слово, хотя бы слово Иоанна Златоуста, в самом деле может переродить человека и сделать его совесть более или менее чувствительной, несмотря на то, что те или другие учреждения регулируют общественную со­весть в ту или другую сторону.