Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Живу одна. Никто со мною песню
не запоёт, взглянув в мои глаза.
Так моё сердце напоило спесью
то слово, что никто мне не сказал.

Весь мир вокруг — лишь место для скитаний,
отечество — не больше, чем вокзал.
Навек меня лишило всех мечтаний
то слово, что никто мне не сказал.

Не битва мою силу подкосила,
не враг мою отвагу растерзал.
Костёр, во мне пылавший, погасило
то слово, что никто мне не сказал.

Оно мне в грудь вошло, как остры вилы,
и, в мир втолкнув, словно в огромный зал,
поэзией мне душу отравило —
то слово, что никто мне не сказал!..

Взгляни в себя — и в сердце иль в крови
найди вакцину, что всю боль излечит.
Как ни влечёт меня предчувствие любви —
а страшно встречи.

Входя в трамвай, от страха чуть дышу —
а вдруг нас там прижмёт толпа друг к другу?
Сойду скорей, как будто я спешу…
Вновь — всё по кругу…

Моей не в силах изменить судьбы,
стал чёрт — святошей, а мой ангел — пьянью.
Бреду, устав от долгих дней борьбы,
меж сном и явью.

Не я ль мечтала в тишине ночей
о страсти той, что разрывает душу?
Не я ль стреляла искрами очей,
а ныне — трушу?

Я не могу понять: ты — похититель
тех чувств, что я растила, как дубы,
иль ты — мой царь и сладкий повелитель
моей судьбы?

Взгляни в меня — и в сердце иль в крови
найди вакцину, что всю боль излечит.
Как ни страшит предчувствие любви —
а жду я встречи…

Наш мир умрёт без жёлтого огня
сентябрьских рощ и — чёрных стай грачиных!..
Хочу, чтоб кто-то полюбил меня —
за просто так,
бездумно,
беспричинно.

Характер мой упрямый не кляня
и не ища во мне повадки царской,
хочу, чтоб кто-то полюбил меня,
как любят дети белый снег январский.

Стереотип придуманный гоня,
что собран был по фильмам и эстрадам,
хочу, чтоб кто-то полюбил меня
не потому, что нет прекрасней рядом.

Наш мир умрёт, коль смех изгонит прочь —
ведь смех, как солнце, темень проясняет.
Не удивляйтесь
тем, кто любит ночь,
своей любви никак не объясняя.

Была б я зверь — дала б себя убить.
Но как — ненужной — кануть в смерть-пучину?
Я так хочу кого-нибудь любить —
за просто так,
бездумно,
беспричинно…

Средь острых скал — пристанища не сыщешь,
здесь лишь вершины гордые царят,
что серебром в лучах зари горят
да по ущельям — дикий ветер свищет.

Средь зноя дня пристанища не сыщешь,
и в родниках — пристанищ тоже нет.
Земля без нас лежала тыщи лет,
и не сказать, чтобы грустила слишком.

Вот стольный град. Войди в него, гоним
не покаяньем, а огнём ристалищ,
и гордый нрав свой, что бежит пристанищ,
как стяг победный, водрузи над ним!

Я не лавина, что летит по склону,
и не росток зелёный у тропы.
Я — пустота лишь, что подобна клону.
Я — ноль, никто. Я только часть толпы.

Нет, я не фреска, что хранит ЮНЕСКО,
над ней трясясь, как неусыпный страж.
Мечты — угасли, не оставив блеска,
прошли, растаяв, как в степи мираж.

Полжизни — пир. Вторая половина —
то труд, то бунт средь снега и дождя.
И дух мой — рухнул, как со скал лавина,
и всю судьбу перечеркнул, шутя…

«Если горы замёрзнут, то я ль буду в том виноват?» —
говорил стылый дождь, заслоняя собой горизонт.
Мы искали прибежища, в двери стучась наугад,
позабыв дома зонт.

Дождь, как гвозди, вонзается в грунт —
чтобы цветы расцвели вместо лужи.
И, верша многотысячный бунт,
раскрывают зонты свои души.

Кто бы душу свою ни открыл,
распахнись ему нынче удача,
словно пара зонтов — пёстрых крыл?..
О, душа моя — родина плача!

Только пни от былого леска…
Только души терзает тоска…
Кто-то встал, перекрыв горизонт,
над собой держа зонт…

В тот момент, когда дождь отгудит
уходящей водой в водостоках,
снеговик глянет с болью в груди,
чтобы мы не столкнулись в потоках,
заплутав в направленьях и сроках.

Истомившись пристанища тьмой,
я шагнула под дождь многожильный.
…Впору плакать, как дождик, самой —
хоть бы кто-нибудь зонт предложил мне!..

А. может, есть неближние места.
где, забредя на кладбище, не встречу
когтящих зелень звёзд пятиконечных,
но только крест воскресшего Христа.

Там испокон ко всенощным звонят,
со всех сторон старухи семенят
и, может, сам той звонницы осколок,
я, разделяя участь буквы ять,
воскресну по молитвам богомолок,
не чаявших Твой промысел понять.

Он сладок был не более, чем едок,
и если что оставит на последок,
то только холод, холод колокольный,
полуночное сборище с дрекольем,
с Иудой, что пришёл для поцелуя,
но запевает пламя аллилуйя
в сырых костях и в голосе пропащем,
и снова в жестяном больничном сквере
так голо, что гармонию обрящем
и я, и ты, любезный мой Сальери.

Вот стоящий по плечи в крови,
сад становится почвой — той красной землёй,
из которой и взят он, скудельный сосуд, —
чаша, слепленная из листвы.
Распадается чаша — сохранно вино,
как в огне купина. Распадается свет
и становится почвой — священной землёй,
райской глиной сыновней Твоей.

Мама, мне вчера приснился дождик!
Мне приснился разноцветный дождик;
Оставлял он на асфальте пятна,
Капли разноцветные — на окнах.

Он сначала синим шёл и красным,
А потом оранжевым с лиловым,
И зелёным, ярко-изумрудным
Цветом ливень с неба лил на город.

Люди забегали под навесы,
Прятались в домах и магазинах,
Чтобы не промокнуть, не заляпать,
Не испачкать платья и костюмы.

Люди закрывали плотно двери,
Закрывали поплотнее окна,
Чтобы дождь вдруг не попал случайно
Внутрь — на пол или подоконник.